в конце концов поймут, что хоть они и бунтовщики, но бунтовщики слабые. Они в отчаянии поймут, что тот, кто создал их мятежниками, сделал это, чтобы посмеяться над ними. Они узнают, что это богохульство, и от этого станут еще более несчастными. Иисус так много страдал за их свободу, а они в смятении, замешательстве и несчастье. Откровение Иоанна Богослова предсказывает, что первыми воскреснут двенадцать тысяч человек из каждого племени, но как насчет остальных? Если Иисус пришел только для избранных, то здесь есть тайна, и ее не понять. Так что Церковь тоже имеет право проповедовать тайну. Дело не в любви, не в свободном выборе человеческих сердец, а в тайне, которой они должны слепо повиноваться. Церковь исправила поступок Иисуса и основала его на чуде, тайне и авторитете. Разве это не любовь к человечеству? Зачем Иисус пришел, чтобы теперь вмешаться? Церковь не с Иисусом, а с дьяволом. В этом ее секрет. Это было с ней в течение восьми столетий (то есть с 755 года нашей эры, когда в Италии была установлена светская власть папства). Церковь в конце концов завоюет землю, как цари земные. Это был последний дар сатаны: кому поклониться, кому взять на себя индивидуальную совесть и средство объединить всех в общий муравейник. Универсальность всегда была мечтой человека. Если бы Иисус принял багряницу кесаря, он бы основал вселенское царство. Итак, Церковь взяла меч кесаря и последовала не за Иисусом, а за сатаной. Будут еще века беззакония и свободного разума, но, строя свою Вавилонскую башню без Церкви, люди кончат людоедством. В конце концов люди придут и будут умолять Церковь. Она предложит чашу с надписью «Тайна». Тогда и только тогда наступит царство мира и счастья. Тем временем многие из избранников Христовых поднимут против Него свое свободное знамя. Из оставшихся одни погубят себя, другие погубят друг друга, третьи будут ползать у ног Церкви и умолять спасти их от самих себя. Это научит их не гордиться и быть слабым. Они станут робкими и в страхе прилепятся к Церкви. Это устроит их жизнь, как детскую игру, с детскими песнями, припевами и невинными плясками, им позволено будет даже грешить. Все будут счастливы, освобождены от мук личного и свободного решения. Все будут счастливы, кроме сотен тысяч, которые правят миллионами. За гробом они найдут только смерть, но Церковь будет прельщать их небесной наградой.
Великий инквизитор говорит, что он тоже жил в пустыне, где ел саранчу и коренья; он тоже благословил свободу и готовился присоединиться к избранникам Иисуса. Но он проснулся и решил не служить безумию. Католическая церковь исправила учение Иисуса. Он уверен, что завтра толпа бросится подбрасывать угли в костер, на котором будет гореть Иисус.
Алеша возражает, что это совсем не то, что православие понимает под свободой, и что поэма Ивана на самом деле восхваляет Иисуса. Даже Рим, даже иезуиты не так плохи, как их рисует Иван. Его Великий инквизитор — всего лишь фантазия. Иван признает, что он и есть фантазия. Алеша прибавляет, что отец Паисий однажды сказал ему что-то в этом же духе, «но, конечно, не то». Иван считает эту оговорку важной и добавляет, что должны быть такие люди, как его инквизитор, которые всю жизнь любили человечество, но терзались великой грустью, зная, что остальные божьи твари созданы для насмешек. Алеша заключает, что инквизитор Ивана не верит в Бога. Наконец он понял: в этом и весь секрет. Он обманывает людей во имя великого идеала человеческого счастья, и в этом источник его страданий. Алеша восклицает, что, может быть, и Иван все-таки не верит в Бога. Поэма заканчивается, когда Иисус безмолвно целует старика в губы. Вот и весь его ответ. Поцелуй горит на сердце старика, но он держится прежней идеи. Однако Иван не идет к иезуитам. Какое ему дело? Он подождет, пока ему исполнится тридцать, а потом разобьет чашку об пол. Он не отказывается от вчерашнего «все дозволено», которое вспомнил Алеша, а Дмитрий перефразировал. Затем Алеша целует Ивана в губы, подражая его поэме. Тот обещает, что вернется к брату, когда ему исполнится тридцать, до того, как он разобьет кубок об пол, а затем убегает обратно в хижину.
Об этом эпизоде романа написано множество статей и даже книг. Здесь нужно добавить всего два момента. Во-первых, повторить, что пустыня, в которой Иисус встречает сатану и подвергается искушению, является тем мифическим местом (тем, что Бахтин назвал бы хронотопом), где происходит расхождение между несомненностью веры и атеистическим отчаянием и где Иисус сделал свой роковой выбор идти с Богом, а не с сатаной. В одной и той же мифической локации Великий инквизитор и, судя по всему, Иван делают противоположный выбор. Во-вторых, на протяжении всего повествования Ивана мы не только улавливаем отголоски предыдущего диалога, но также осознаем совпадение восприятий Ивана и Алеши и важные элементы нестабильности в них обоих. Чтобы найти все это, может потребоваться дальнейшее чтение текста, поскольку большинство читателей, кажется, думает, что, когда Алеша выражает согласие с Иваном, это происходит потому, что он на мгновение застигнут врасплох силой его риторики или, возможно, потому что у них общая «карамазовская натура».
Однако нам давно сказано, что Алеша стал послушником только потому, что он убежден в бытии Бога и бессмертии и что монастырь он видит как единственно доступный путь от мирского нечестия к жизни в любви; если бы он пришел к противоположному выводу, то стал бы атеистом и социалистом, как Иван. Возможно, главное различие между двумя братьями, в конце концов, в том, что они пришли к противоположным выводам. Однако текст изобилует высказываниями обоих, а также Зосимы, причем все они по характеру повествовательной структуры скорее сообщаемые, чем прямые, что говорит о том, что они имеют оговорки относительно выражаемых ими позиций и легко могут измениться на противоположные. Более того, эти утверждения часто не только являются ненадежными проводниками базовой позиции, но и заставляют читателя задаться вопросом, существует ли базовая позиция. Например, когда Алеша говорит Лизе, что он хоть и монах, но, может быть, даже и в Бога не верит, то что мы должны из этого заключить? Это нетипичный момент сомнения? Или мы должны сделать вывод, что, по мнению Алеши, в то время, когда он это говорит, вполне нормально быть монахом, даже христианином, и не верить в Бога? Впадение ли это в неверие или неуклюжий способ утверждения непознаваемости Божества в соответствии с апофатической традицией? И неужели
