Последнее, что я помню, это как паскуда Ерошин целится в неё, как закрываю любимую собой и слышу её признание и мольбы не оставлять.
“Конечно, я не оставлю, разве может быть иначе? Но где же она сама, неужели, передав меня матери, слилась за ненадобностью?”
Но ведь признание мне не приснилось, она несколько раз сказала, что любит меня, поэтому приподнимаюсь, что заставляет монитор истерично запищать. И это будит мою мать.
— Сашенька, милый, наконец-то ты пришел в себя! — мама оказывается рядом, сжимая мои пальцы. — Я так переживала, что ты так и не проснешься.
— Мама, ты здесь…
— Конечно, я здесь, сына, конечно, здесь, мне как позвонили, так я сразу приехала.
— Кто позвонил?
“Может быть, Василиса?”
— Какой-то Михаил Сергеевич, — она поправляет одеяло у меня в ногах. — Позвонил и сказал, что тебя ранили и ты сейчас в больнице.
— И всё? А где Василиса? — мама отводит взгляд, и я нервничаю ещё больше, повышая голос: — Мама, где Вася?
— Она в реанимации, — мать так и не смотрит на меня.
— Что?! — кажется, сейчас у меня сердце остановится. Одно дело я, пулевым ранением меньше, больше — не так уж и важно, но Васька не должна была пострадать.
— Да, сказали, что она не сразу среагировала на ранение в живот, и начался перитонит.
— Бл**ь! Если этот ублюдок жив, я сам лично его убью!
— О ком ты, сына?
— О том уроде, который ранил нас. Мама, я хочу поговорить с доктором, ты можешь позвать его?
— Да, конечно, — и мать оставляет меня, отправляясь на поиски врача.
А я же строю предположения, где Лисёнок и что с ней. И до такой степени себя накручиваю, что с приходом доктора вместо вопросов получаю укол снотворного от медсестры, чтобы успокоиться.
Проходит ещё, хрен знает, сколько времени, прежде чем я всё же встречаюсь с врачом.
— Ваше состояние стабильно, одна пуля была в мягких тканях, другая застряла в ребре.
— А третья? — я точно помню, что выстрелов было три.
— А третьего ранения нет.
— А что с Василисой Романовой?
— Она сейчас в реанимации, большая кровопотеря плюс перитонит.
— Ранение?
— Да.
— Доктор, когда я могу её увидеть?
— Когда её переведут в обычную палату.
— И когда это случится?
— Не могу вам дать точный ответ. Всё зависит от её состояния и физического, и морального.
— Разрешите мне её увидеть.
— Кем Романова Василиса вам приходится?
— Она моя невеста.
— Хорошо, но лишь на пару минут и если вы наденете средства защиты.
Мне помогают сесть в кресло, наряжая в больничную шапку, маску и перчатки. А так на мне лишь бинты и хлопковые штаны, которые едва не просвечиваются. На другой этаж на лифте, потом по коридору меня везет медсестра, и останавливается уже возле двойных дверей. Но я даже не успеваю спросить, в чем дело, как меня передают с рук на руки другой сестричке.
— Ваша невеста ещё не приходила в сознание. Но состояние и не ухудшилось, а это оставляет надежду на поправку.
Меня подкатывают к больничной койке, на которой лежит моя рыжая птичка. Трубки торчат из её рта, из рук, и даже где-то под прикрывающей живот простыней. И без того светлая кожа лица сейчас выглядит синюшно-бледной.
— Малыш, — сжимаю пальцы той руки, где нет катетера, — как мне жаль, что я не смог уберечь тебя от всех пуль. — рука холодная у неё, но хотя бы не ледяная. — И ты просила не оставлять тебя, а сейчас я прошу. Приходи в себя, Лисёнок, у нас с тобой ещё столько дел.
Может быть, это просто нервный тик, но мне кажется, её пальцы шевельнулись. Поднимаю глаза, всматриваясь в лицо, и вижу, как дрогнув, поднимаются её веки.
— Любимая, — только неимоверное количество трубок мешает мне стиснуть её в объятиях. — Ты очнулась, милая, — я бы и рад подняться, но швы на спине могут разойтись.
— Ещё рано экстубировать её, пока мы не уверены, что в норме показатели после воспаления.
— Главное, что она пришла в сознание, — отзываюсь я доктору, а после вновь поворачиваюсь к Ваське. — Я буду рядом, родная, этажом ниже, а может, скоро и рядом совсем. Главное, поправляйся, любимая, ты нужна мне, — наклоняю голову и прижимаюсь губами к холодным пальцам девушки. Она же сжимает пальцами мои, словно не желая отпускать.
— Всё, ей надо отдыхать.
— Я вернусь завтра, малыш, — отпускаю её руку и вижу страх в голубых глазах. Но слишком быстро её снова погружают в сон.
По возвращении в палату рассказываю матери, что Василиса пришла в себя, но ещё остается в реанимации. Тут уже и мои процедуры, и перевязки подходят, и на какое-то время я выпадаю из реальности. Видимо, даже такие элементарные действия, как подъем и спуск на инвалидной коляске, в моём состоянии оказываются слишком утомительными. После перевязки я отрубаюсь.
В больнице я провожу неделю, прежде чем меня выпроваживают домой, а вот Василиса задерживается, и через две недели моего Лисёнка только переводят в обычную палату. После событий в “Лофте” поднимается целая волна арестов коррумпированных чиновников, кто так или иначе был связан с Андреем Ерошиным. Исаковский лишь один раз набирает мне, чтобы сообщить, что эта гнида жив и сядет надолго не только за торговлю, но и за покушение на жизнь.
— Ты сегодня поедешь в больницу? — спрашивает меня мама, готовя что-то на кухне. Это настолько дикое зрелище, что я даже на мгновение забываю ответить на вопрос, пытаясь вспомнить, когда она готовила мне в последний раз. И не могу. Даже до ухода в армию, сопливым юнцом я сам себе готовил чаще всего. Она хоть и не пила тогда, но всё же отстранилась от домашних дел.
— Саша?
— А? Да, я еду сейчас в клинику, навещу Василису, а потом в контору.
— А что же будет дальше, сынок?
— Дальше я займусь квартирой, которую ты сдуру отдала этим риелторам.
— Саша, я же уже объясняла, что ни при чем…
— Да-да, ты божий агнец, которого обманули и надурили. А не скажешь, почему ты не позвонила мне сама?
— Мне было стыдно, — мать отворачивается, и я вижу, как судорожно она делает вдох.
— Прости, сейчас это уже неважно, надо думать, как вернуть квартиру. Ладно, я поехал.
— Передавай привет Василисе.
— Ага, — запихиваю в рот булочку и выхожу из дома.
Снег уже растаял, и в хорошую погоду здесь можно вполне приемлемо проехать, не качаясь на колее. Что для меня хорошо, потому как раны не до конца затянулись.
