внимательно.
– Лучше скажите, почему вы впустили меня в столицу. Неужели вы нас испугались? Неужели вы только сейчас поняли, кого вы держите за горло?
– О, Джулия! Милая Джулия! Ты ещё слишком молода. И ты бесконечно романтична. Ты много повидала, тебе пришлось много пережить, но все это лишь закалило твою веру в добро. Ты не способна принять суровую реальность. Ты не знаешь, какова жизнь в истинном своём свете. Ты даже и не догадываешься, как страшен может быть её лик. И на что она подчас бывает способна. И знаешь, что самое неудобное для тебя в этом положении? Джулия, ты будешь так же молода ещё не один десяток лет. Вы, люди, во всем так ничтожны по сравнению с нами. Кроме одного… чего именно – это вопрос философский. И он, признаться, пока не решён. Одно очевидно – присутствует некое неуловимое качество, делающее вас совершенно непредсказуемыми. Для тебя минус лишь в том, что опыт не сделает тебя мудрее – ты станешь дальновиднее и только. Но голос твоего сердца, свободолюбивой души ничто заглушить не сможет. Ты ещё долго будешь жить в мире собственных иллюзий. Гораздо дольше, чем проживут под этим небом все твои друзья… а я не могу потерять Оукогоном.
И снова последняя его фраза резанула Юлю. Она подняла на Императора взгляд.
– Вы его уже потеряли, – сказала она. Император молчал и она добавила, – но вы ещё можете все исправить. Мы объявим Млечный Путь зоной свободной торговли, если вы распорядитесь вывести войска из Галактики. Экономика Таррагоны будет спасена. Земля получит независимость на вечные времена и она будет столицей Млечного Пути. Вы спасёте мир во вселенной, Агата-Эрраон.
– А если я этого не сделаю?
В этот момент я увидел, что Юля делает мне условный знак, приоткрыл дверь залы и из коридора вошёл в помещение человек, ведущий под руку слепую Элиафе, несущую на руках маленького ребёнка. Я поменялся с ним, взяв Элиафе, а он остался у двери. Император все это время стоял, недвижимый у окна, сложив руки за спиной, бесстрастно наблюдая за происходящим. Я остановился в нескольких шагах от столика, удерживая Элиафе. Она тоже остановилась, спокойно покачивая ребёнка на руках. Ее страшные, пустые глазницы были очень хорошо видны в ярком свете солнца. Агата-Эрраон не шевелился, глядя на нее, он как будто даже не дышал. Юля медленно повернулась к Императору и с улыбкой взглянула на него. Тот словно очнулся, и вопросительно поднял тонкие белые брови, посмотрев на Юлю.
– Познакомьтесь, – сказала она. – Элиафе, карианка. Элиафе – император Агата.
Она чуть склонила голову и только. Ничто не изменилось в её лице.
– Что с вами? – спросил Император и голос его прозвучал глухо, словно чужой.
– О, – произнесла Юля. – Эли, расскажи, что с тобой.
– Что со мной? – тихо заговорила Элиафе, своим надтреснутым, хрипловатым голосом. – Как интересно, что это со мной… да вот, знаете ли, Император, со мной приключилось то, что я карианка, как вы окрестили наш народ, то есть я урод, если переводить точно. И за то, что я урод, надо мной надругались и ослепили меня, потому что я недостойна видеть мир. Что же это со мной? Наверное то, что я не имею права жить. Не имею права считаться за человека или эллигуума. Наверное, со мной случилось то, что я родилась в аду, в аду выросла, созрела, и всегда думала, что я этого заслуживаю, что я уродка и так мне и надо. До тех пор, пока вы не лишили меня глаз, рассчитывая ослепить меня, но вместо этого вы сделали меня зрячей, я стала видеть мир в ином свете, в свете истины и мне открылось то, что не видят прочие. Мне открылись сердца людей и их помыслы и я узнала все. Меня били с самого рождения и в детстве своём я не помню дня, чтобы меня не ударили. Десятилетия я терпела обиды, унижения, боль, оскорбления, насилие и не видела и не знала добра нигде. И я думала, что так должно быть, потому что мне вколачивали это в голову. Пока однажды я не увидела человека, подающего карианам милостыню. Я поняла, что мы имеем право на жизнь. И я решилась это право заявить. За это меня вытащили на площадь, раздели донага, вырезали раскалённым кинжалом глазные яблоки и били по спине железными прутьями, исполосовав мою плоть до того, что мясо клочьями свисало на костях, а потом оставили собакам, чтобы они ели меня живую. И это все за то, что я урод. Так что же со мной? Не знаю…
Она медленно повернулась к Императору спиной и её коричневое одеяние пало с её плеч, обнажив страшные серые шрамы, изуродовавшие всю спину до неузнаваемости. Агата дрогнул и отшатнулся, сдерживая рвотный позыв. Действительно, зрелище было кошмарным. Я подобрал складки и осторожно накинул одеяние на плечи Элиафе, шепнув ей:
– Достаточно.
Та вновь развернулась лицом к нам.
– Что у вас в руках? – мертвым голосом спросил Император.
– А вы взгляните, – предложила Юля.
Лицо Императора сделалось непроницаемым, как лёд, сковавший поверхность некогда тёплого озера. Он подошёл и посмотрел на ребенка, увидел золотую цепочку, охватывавшую его шею и висящий на ней тяжелый золотой перстень с рубином. Император взял перстень в свою тонкую, белую руку, подержал его, задумчиво хмыкнув. В это время ребёнок открыл глаза и посмотрел на правителя Вселенной серыми, внимательными, серьезными глазами, с маленькими чёрными точками зрачков, смешно нахмурился и вдруг отобрал у Императора цепочку с перстнем своими крошечными, пухлыми, пятипалыми ручонками.
Я засмеялся.
На лице Агата-Эрраона не отразилось ничего, но он вдруг тоже деланно громко засмеялся и смех этот выдал его, он был деланным, напускным, искусственным. Невозмутимость оставила правителя, он почувствовал, что потерял в разговоре с Юлей инициативу, и это разозлило его, но показать своих эмоций он не мог. Он только становился с каждой минутой все более холодным.
– Человек, – медленно произнёс он. – Человек на троне цивилизации эллигуумов. Нет, этого не может быть, этого никогда не будет…
– Уж поверьте, – сказала Юля, – будет. Через двадцать лет именно это и произойдёт. Принц Эмото Рэвенллан Эрраон взойдёт на Трон Империи Таррагона, убив вас в честном поединке.
Император вздрогнул.
– О, принц будет силён, – сказала Юля. – Очень-очень силен. Посмотрите на его отца, он пальцами одной руки стискивал черепа сиксфингов так, что они лопались, как яичная скорлупа и весь их мозг разбрызгивало по полу.
Она, смеясь, восторженно глядела на меня, а я улыбнулся ей. Рвотный
