Каждый из нас активно, я бы даже сказал агрессивно, жестикулировал. Ее глаза горели. Ее щеки пылали. От ее тонкого тела исходили горячие волны, и мне все сложнее было держать себя в руках и не терять нить разговора. Надо разобраться во всем здесь и сейчас!
— Я хотел, чтобы Ты выполнила все свои обещания! Точнее она выполнила все твои обещания. Сложно жить в Германии без знания языка. Со школой этой вообще все закрутилось… Я узнал, что Виктор Беккер делал запрос в благотворительный фонд, чтобы ему помогли с операцией для жены. Мы встретились. Елена уже тогда была слаба, но Вика ничего не знала. Мать просила сохранить все в секрете, тогда я и предложил ей место в школе на время, пока мать не пройдет курс лечения и реабилитацию. Беккеры охотно согласились…
— Как благородно. Чужими руками свои желания исполнять. Да, зайчик?
— На счет института… Мы все обсуждали в переписке, Лиль. Ты сама не знала, чего хочешь. Я просто подтолкнул. Мы ведь так и планировали.
— Мгм…
— Лиль…
— Дальше-дальше. Что на счет девственности скажешь?
— Что тут скажешь?! Ты — моя. Я не собирался никому тебя отдавать.
— ТВОЯ?
— Конечно. Это твои слова, цветочек. Я буду первым во всем, ты обещала. А после этого навсегда вместе.
— А если я скажу тебе, что не девственница?
— Я тебе не поверю.
— Почему?
— Чувствую это.
Лиля презрительно закатила глаза, а мне до боли в челюсти захотелось стереть эту маску с ее лица своими губами.
— Знаешь, что было самое ужасное в твоей мести?
— То, что она влюбилась в твоего брата?
— Самое ужасное было в ней разочаровываться. Каждый день я смотрел на Вику и не узнавал в ней девчонку, в которую отчаянно влюбился. Не понимал, куда делась мягкость, нежность, скромность… Впервые увидев меня в кабинете отца, Вика пообещала залезть ко мне в штаны, как предыдущему охраннику. Она кричала, материлась, как сапожник, вела себя, как взбешенный токарь после недельного запоя. Творила какую-то дичь! Каждый раз я снова и снова пытался отыскать в ней тебя… не понимая, что это в принципе не возможно.
— И ты ни разу не усомнился?
— Нет. Почему-то было проще поверить, что она сошла с ума…
— Ты не имеешь права так о ней говорить!
— Согласен. Я очень перед ней виноват. Мы оба виноваты.
— Виноваты…
Девушка совсем раскисла. Опустив плечи, Лиля замолчала, задумавшись о чем-то. Наверное, винила во всем себя, жалея подругу.
А все, чего хотелось мне, это вернуть, наконец, свою любовь туда, где ей самое место — в мои объятия.
Протянув руку, я щелкнул выключателем на стене. Коридор погрузился во мрак. Каким-то шестым чувством я ощутил, как напряглась Лиля. Притихла. Перестала дышать.
В два шага я оказался рядом и сгреб тоненькую фигурку в объятия. МОЯ. РОДНАЯ. НЕЖНАЯ.
— Знаешь, Лиля… — прошептал я, прижимаясь щекой к ее виску, — Если в конечном итоге, все привело к тому, что я снова здесь, снова с тобой… то я ни о чем не жалею.
И сделал то, о чем мечтал последние шесть лет. Накрыл ее нежные мягкие сладкие губы глубоким, жадным, голодным поцелуем, наслаждаясь тихими стонами своего, наконец-то, найденного Лотоса…
Глава 48
ВИКА
ГОСПОДИ ЗА ЧТО?
Я бреду по лабиринтам коридоров одинаково обшитых деревянными панелями, не разбирая и не запоминая дороги. Четкие повторяющиеся движения во время ходьбы помогают справиться с внутренней агонией, трансформируя энергию от шквала эмоций в механический процесс. Кажется, если я остановлюсь, то утону в собственных слезах.
Больше всего жалею о том, что показала свою слабость. Расплакалась, как ребенок. Доказала свою эмоциональную незрелость, неспособность держать под контролем свои чувства.
Нет, сказала все по существу. Здесь я собой могла гордиться. Но вот то, что при этом рыдала белугой, травило и огорчало с новой силой.
Надо было держать марку! Сохранить достоинство. Смотреть на них свысока, а не размазывать сопли по щекам.
Размышлять о себе в таком ключе легче, чем обдумывать поведение окружающих меня людей. Все же, когда ругаешь сам себя, плакать почему-то хочется меньше. Уверена, начни я себя жалеть, как горько-соленую плотину уже будет совершенно невозможно сдерживать. И тихие всхлипы обернутся громкими истерическими рыданиями с желанием биться головой о стены.
А я уже достаточно опозорилась.
Один из темных коридоров вывел к винтовой каменной лестнице. Отполированные за годы ступеньки мягко поднимали вверх. В редких маленьких окошках бледным пятном мерцала мутная луна.
Шаг за шагом. Шаг за шагом. Потеряв счет времени.
Не заметила, как дыхание сбилось, слезы высохли, а глаза уперлись в массивную деревянную дверь с металлическими петлями. Пришлось приложить немало усилий, чтобы отворить ее. За ней — небольшая лестница, словно на чердак.
Открывшаяся комната выбила все мысли из головы сказочным великолепием. Я поняла, что нахожусь в одной из круглых башен замка.
Небольшое помещение идеальной формы не имело углов, равно как и самих стен. Вместо них огромные панорамные окна на металлическом каркасе и такой же прозрачный сводчатый потолок.
Миллионы звезд смотрели прямо в мою растерзанную душу, подмигивали бело-голубыми искрами, безмолвно забирали печали. Полная луна тускло-желтая, как кусок сливочного масла, рассеянным светом обнимала мои плечи и гладила робкими лучами по голове, путаясь в волосах. Казалось, сам воздух здесь заряжен космической энергией. И я, вдыхая этот далекий и в то же время пропитывающий все вокруг свет, сама наполнялась сиянием бесконечного незыблемого спокойствия ночного неба.
В центре помещения располагалась комфортная продуманная зона. Широкий полукруглый диван, на ощупь бархатный и мягкий, с множеством подушек, перед ним круглый столик с водруженными на него разнообразными толстыми свечами, на полу мягкий пушистый ковер.
Скинув неудобные туфли, ступила на теплую шерстяную поверхность и почувствовала нереальное наслаждение. Поймала себя на мысли, что это первое физически приятное ощущение за весь этот гребаный вечер.
Вторым приятным ощущением стало избавление от короны. Сразу так и не оценишь, насколько она тяжелая и давит. На голову, на мозг, на плечи, на позвоночник… Избавившись от тяжкой ноши, я как будто даже расслабилась. Позволила себе быть простой смертной. Нежной девушкой, обиженной коварными мужчинами. Страдающей и плачущей.
И, знаете, ругать себя за это больше не хотелось.
Надо же, казалось бы, такая незначительная деталь, всего лишь недорогой аксессуар, а довлеет так, что сами собой вырастают завышенные требования.
