Не дожидаясь багажа, они поехали на улицу Деварен в двухместной коляске, которой правил хозяин.
Тем временем, оставшись в одиночестве, госпожа Дюрьен с нетерпением дожидалась возвращения своего отца. Он правильно догадался о ее желании вызвать его на откровенный разговор. Уже несколько дней, как она была встревожена многочисленными телеграммами, которые он получал, какими-то туманными намеками, проскальзывавшими в его словах. У отца и дочери вошло в привычку поверять друг другу все свои помыслы и чувства, и потому ей даже не приходило в голову, что он в состоянии от нее что-либо утаить. Уже много раз она собиралась с ним объясниться, но не осмеливалась нарушить его упорное молчание. «Должно быть, отец готовит для меня какой-нибудь сюрприз,— думала она,— не стоит портить ему удовольствие». За последние два-три дня и особенно в это утро нельзя было не заметить какое— то явное нетерпение, которое обнаруживалось в каждом жесте господина Дюрьена, в счастливом блеске его глаз и в той непонятной настойчивости, с какой он возвращался к обстоятельствам гибели «Цинтии», хотя об этом они давно уже старались не говорить.
И вдруг ее словно осенило. Она поняла, что появились какие-то признаки надежды, что отцу, по-видимому, удалось напасть на какой-то след, и он опять надеется найти ее пропавшего сына. Даже и не подозревая, как далеко продвинулось дело, она твердо решила выпытать у него все подробности.
Госпожа Дюрьен никогда не отказывалась от мысли, что сын ее мог остаться в живых. До тех пор, пока мать не удостоверится собственными глазами, что ее ребенок мертв, она не поверит в его гибель. Она будет убеждать себя, что свидетели ошиблись, что их ввело в заблуждение внешнее сходство, и даже много лет спустя все еще будет надеяться на внезапное возвращение пропавшего и не перестанет его ждать.
Госпожа Дюрьен, как тысячи других обездоленных матерей, берегла и лелеяла свою надежду. Все картины этого страшного дня отчетливо стояли у нее перед глазами, словно события двадцатидвухлетней давности произошли только вчера.
Она видела перед собой «Цинтию», видела себя привязывающей малютку к широкому спасательному кругу, в то время как пассажиры и матросы с бою захватывали места в спасательных шлюпках; оттесненная толпой, она умоляла, требовала, чтобы захватили хотя бы ее ребенка, но в эту минуту какой-то человек вырвал у нее из рук ее бесценное сокровище, а сама она была брошена в лодку. Почти в тот же миг обрушился новый вал и — о, ужас! — спасательный круг мелькнул на гребне волны, кружева колыбели надулись от ветра, который уносил свою добычу, как перышко, упавшее в бурный поток. Душераздирающий вопль смешался с криками и стонами насмерть перепуганных людей, потом отчаянная борьба, падение во мрак, потеря сознания… После мучительных ночей в горячке и бреду начались длительные и безуспешные поиски, а потом — безысходная тоска, поглотившая все другие чувства…
О, как свежо все это было в ее памяти! Прошло почти четверть века с тех пор, как случилась беда, а госпожа Дюрьен, как и в первые дни, продолжала оплакивать свое дитя. Ее бедное материнское сердце изнемогало от горя, и вся ее жизнь, омраченная трауром, была отдана воспоминаниям.
Перед ее мысленным взором часто возникал образ сына. Детство сменялось отрочеством, подросток становился юношей. Из года в год она рисовала его себе таким, каким он мог бы стать и каким, возможно, был в действительности, ибо она ни на минуту не переставала верить в его возвращение. Ничто не могло поколебать ее безотчетную надежду — ни бесполезные хлопоты, ни бесплодные поиски, ни истекшее время! Вот почему в тот вечер она ожидала отца с твердым намерением освободиться от мучивших ее сомнений.
Вошел господин Дюрьен. Его сопровождал молодой человек, он был представлен ей в следующих выражениях:
— Дорогая моя, это тот самый месье Герсебом, о котором я тебе рассказывал. Географическое общество присудило ему большую почетную медаль, и он оказал мне честь, согласившись воспользоваться нашим гостеприимством.
По пути с вокзала было решено, как Эрику следует себя вести. Проведя весь вечер в обществе господина и госпожи Дюрьен, он только к концу своего визита невзначай упомянет о ребенке, найденном близ Нороэ. Очень осторожно, чтобы не вызвать у бедной женщины сильного потрясения, наведет ее на мысль, что он и был тем самым ребенком. Но, когда Эрик увидел свою мать, у него не хватило сил войти в эту роль. Побелев как полотно, он низко поклонился, не произнеся ни слова. А она приветливо улыбнулась, слегка приподнявшись в кресле. И вдруг глаза ее широко раскрылись, губы задрожали, руки протянулись ему навстречу.
— Сын мой! Мой сын! — воскликнула она и бросилась к Эрику.— Да, ты, ты… ты и есть мое дитя! — сказала она.— Я вижу перед собой твоего отца! Он воскресает во всем твоем облике.
И в то время как Эрик, обливаясь слезами, опустился на колени перед своей матерью, бедная женщина, обхватив его голову и поцеловав в лоб, лишилась чувств от радости и счастья.
Глава XXII
ВАЛЬ-ФЕРЕ.— ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Месяцем позже в пригороде Бреста Валь-Фере на семейном торжестве у матери и деда Эрика собрались гости из Нороэ и Стокгольма. Госпожа Дюрьен горячо просила, чтобы добрые люди, спасшие ее сына, разделили с ней ни с чем не сравнимую радость. Ей хотелось во что бы то ни стало принять у себя в доме не только матушку Катрину и Ванду, господина Герсебома и Отто, но и доктора Швариенкрону, Кайсу, Бредежора и Маляриуса.
Среди суровой бретонской природы близ мрачного Армориканского моря[89]норвежские гости, несомненно, должны были чувствовать себя менее оторванными от родины, чем на улице Деварен в Париже. Во время далеких прогулок в окрестные леса и долгих бесед в гостиной Дюрьенов родственники и друзья вновь и вновь обсуждали историю Эрика, во многом еще загадочную. И постепенно восстанавливалась истина. Прежде всего, кто такой Тюдор Броун? Какая корысть заставляла его с помощью Патрика О'Доногана препятствовать поискам семьи Эрика? Как много значило одно слово, сказанное несчастным ирландцем! Он назвал Тюдора Броуна Джонсом, а ведь не кто иной, как мистер Ной Джонс являлся компаньоном отца Эрика по эксплуатации нефтяного месторождения, открытого молодым инженером в Пенсильвании! Достаточно было установить этот факт, чтобы события, казавшиеся до недавнего времени таинственными, вдруг озарились зловещим светом.
Крушение «Цинтии», падение ребенка в море, а может быть, и смерть отца Эрика,— все это — увы! — было результатом рокового контракта, который господин Дюрьен обнаружил в бумагах своего зятя.
— За несколько месяцев до своей женитьбы,— сообщил он друзьям Эрика,— мой зять открыл возле Гаррисберга нефтяное месторождение. У него не было средств, чтобы закрепить за собой участок, но тут подвернулся некто Ной Джонс, который выдавал себя за скотопромышленника с Дальнего Запада, а на самом деле был работорговцем из Южной Каролины. Этот субъект охотно взялся вложить необходимую сумму для покупки месторождения «Вандалия» и последующей его разработки. Но в виде возмещения издержек он заставил Жоржа подписать совершенно неравноправный контракт. По этому соглашению Ною Джонсу причиталась львиная доля прибыли. Пока моя дочь была замужем, я ничего не знал об условиях договора, и, судя по всему, сам Жорж о нем больше не думал. Можно сказать, что он ничего не смыслил в подобных вещах. Исключительно одаренный и разносторонний человек, математик, химик и выдающийся механик, он был крайне неопытен в коммерческих делах и по своей неосведомленности дважды терял состояние. Несомненно, что и в отношениях с Ноем Джонсом он остался верен себе. Весьма возможно, что он, не читая, подписал двустороннее обязательство, которое тот ему подсунул. Вот главные статьи, параграфы и выводы, представляющие типичный образец англосаксонской фразеологии:
