У машины Шарлотта повернулась к Энцо, взяла его лицо мягкими ладонями, несколько мгновений смотрела в глаза с непонятным выражением, затем приподнялась на цыпочки и поцеловала в губы. Неожиданная нежность застала его врасплох.
— Прости меня, — сказала она.
— За все.
II
Обжигающие струи падали на голову и плечи, обильно стекая по груди, повисали на густой курчавой растительности мириадами капель. Он простоял бы так целую вечность, позволяя воде омывать свое тело, унося кровь мертвеца и память о половине лица и ужасной зияющей дыре в черепе.
Дверь ванной открылась, и на пороге появилась обнаженная Шарлотта с легкой загадочной улыбкой на губах. Она вошла под душ, и ее темные кудри развились в длинные черные ленты, контрастировавшие с белой кожей. От густого водяного пара лицо казалось подернутым нежной дымкой.
— Как я люблю твои глаза, — сказала Шарлотта, гладя его мокрые щеки и заправляя за уши пряди волос. Опустив руки, она нашла и взяла еще мягкий пенис, и Энцо почувствовал, как кровь сразу прилила к паху. Ее груди прижимались к его животу, и когда он стал совершенно готов к любви, гибкие руки скользнули по его бокам на ягодицы и притянули к гладкому телу. Чуть повернув голову, Шарлотта прижалась к его груди щекой.
Они долго стояли под горячими струями, прежде чем ступили на пол, вытирая друг друга полотенцами, осушая ярко-розовую кожу и влажные, спутанные длинные волосы. Шарлотта осыпала его быстрыми поцелуями, нежно играя пальцами в курчавых волосах на груди, затем за руку повела в спальню. За стеклянными стенами, выходившими в зимний сад внизу, непроглядная темнота казалась особенно зловещей. Энцо ощутил себя неприятно незащищенным — кто угодно мог их увидеть с галереи напротив. Вскоре он уже лежал на сиреневых простынях, которые вчера видел через окно, а Шарлотта, оказавшись сверху, с каким-то лихорадочным неистовством покусывала его губы и проникала языком в рот. Проведя рукой по животу, проверяя эрекцию, она направила его в себя и принялась двигать бедрами так энергично и быстро, что Энцо едва не отдал инициативу.
Он разрядился быстро, обессилев от изнеможения и странной меланхолии. Шарлотта легла сбоку и тесно прижалась, обхватив коленями его бедро.
— Прости меня, — прошептал он. Пришла его очередь извиняться.
— За что? — удивилась она. — Все было прекрасно. — Шарлотта дотянулась до выключателя, и минут десять или пятнадцать они лежали в темноте не шевелясь. Лунный свет, сеявшийся через стеклянную крышу бывшего склада, серебрил маленький оазис внизу и наполнял спальню призрачно-бледным сиянием. Энцо лежал с открытыми глазами. Постепенно привыкнув к полумраку, он машинально начал разглядывать обстановку. Расслабиться не удалось: мозг продолжал напряженно работать. Краем глаза он уловил легчайшее движение сбоку и резко повернул голову. На него уставились два светящихся круглых зеленых глаза — Зеке сидел на прикроватном столике, таращась на Энцо. «Интересно, — подумал Маклеод, — видел ли кот, как мы занимались любовью? Не ревнует ли он меня к своей хозяйке?»
Размышления прервал голос Шарлотты, тихий и хриплый в темноте:
— Я купила это жилье десять лет назад у старой супружеской пары, поселившийся здесь еще до войны. Их медовый месяц совпал с приходом нацистов. У молодых людей было свое дело — угольная торговля, и немцы заставили снабжать их углем. Говорят, эта улица называлась Второй Италией, столько здесь расквартировали солдат Муссолини. В этом доме на постое было двое. — Взяв длинную прядь, падавшую Маклеоду на грудь, Шарлотта начала накручивать ее на палец. — После высадки союзников, когда освобождение Парижа было уже близко и жители поднялись против оккупантов, торговец углем и его жена застрелили своих постояльцев. Покупая дом, я спросила, почему замурован подвал под складом, и они признались, что закопали там убитых итальянцев. Представляешь, им уже за семьдесят, а они впервые решились нарушить многолетнее молчание.
— Ты им поверила?
Шарлотта засмеялась:
— Не знаю, но я не против. Я привыкла думать о телах, закопанных в подвале, как о моих итальянцах. Они останутся там навечно, и у меня всегда будет компания призраков на случай долгих зимних вечеров.
Отчего-то Энцо вспомнилось ощущение собственной уязвимости и незащищенности от возможных ночных наблюдателей. Думая о двух итальянских солдатах, которые никогда не вернутся в свои оливковые рощи под южным солнцем, он пошутил:
— Надеюсь, ты не собираешься пополнять коллекцию третьим итальянцем?
Он услышал шелест простыней и ощутил на щеке прикосновение мягких прохладных губ.
— Мне больше нравится думать, что мой реальный итальянец останется здесь добровольно.
Закрыв глаза, Маклеод чувствовал, что окончательно перестает что-либо понимать. Его непреодолимо тянуло к этой женщине, но ее поступки были противоречивы и непонятны. Новый роман ей не нужен, однако она охотно занимается с ним любовью. Отношения с Раффином закончены, но она избегает давать ему повод для ревности. А теперь ей хочется, чтобы ее реальный итальянец остался добровольно? Что это значит? «Как я люблю твои глаза», — сказала она в ванной. Значит, все-таки решилась на новый роман? В свои почти пятьдесят Энцо по-прежнему понимал женщин не лучше, чем в пятнадцать.
Он куда-то поплыл, проваливаясь в мягкую темноту. Усталость наконец взяла свое, и Морфей уже принимал Маклеода в свои объятия, когда он услышал странно далекий голос и мгновенно всплыл на поверхность из сладкого забытья.
— Ты правда думаешь, что Жака Гейяра убили его же студенты?
От резкого пробуждения у Энцо тяжело стучало сердце.
— Да, — сказал он с неожиданной ясностью, страшившей его самого.
— И что мы теперь будем делать?
— У нас есть новые подсказки, будем расшифровывать.
— Ты останешься в Париже? — прошептала она.
Он поколебался.
— Нет, мне придется вернуться в Кагор. — Ее огорчение было почти ощутимым. — Но сперва я схожу в ЕНА и попробую получить фотографию выпуска Шельшера и список студентов.
— Далеко идти придется.
— В каком смысле? — Энцо приподнялся на локте и повернул к себе бледное пятно ее лица. — Национальная школа управления находится на улице Юниверсите, десять минут ходьбы от моей квартиры на Сен-Жермен.
— Уже нет. В начале года они перебрались в Страсбург.
III
Дом номер два по улице Обсерватуар у южной границы Люксембургского сада примыкал к огромному лицею Монтань; при взгляде на стрельчатые арки окон и дверей и затейливую изразцовую мозаику по фасаду невольно вспоминалась история французского колониализма и североафриканские страны. У Энцо большая часть дня ушла на выяснение не то что местонахождения, но самого существования этого заведения.
