Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 61
– Мы только посмотрим спектакль, – повторила Груня совершенно серьезно.
– А что там была за старуха, с которой ты разговаривала? – спросила актриса.
– Ты ее знаешь?
– Я? Откуда? А почему ты спрашиваешь? – удивилась Ветрова.
– Она из Москвы, наша землячка. Здесь с мужем много лет жила, лавку антикварную держит, – пояснила Аграфена.
– И сама уже антиквариат! – засмеялась Татьяна.
– Старушка говорила, что была вхожа во многие театральные и художественные круги Москвы.
– А кто же она такая? – заинтересовалась Таня.
– Говорит, что художница.
– А как ее фамилия?
– Не знаю, я фамилию не спрашивала. Зовут ее Серафима Дмитриевна.
– Стой! – вдруг остановилась Татьяна как вкопанная, забыв даже про спектакль.
– Что? Лбом стукнулась? – обернулась к ней Груша.
– Серафима Дмитриевна, Серафима… Сима… Слушай, а я слышала про такую художницу. Вроде Серафима Шубина… Точно, Шубина. Очень состоятельная дамочка была, сверкала брильянтами и голливудскими зубами уже тогда, когда я молодая совсем была. Она даже не смотрела в нашу сторону, мол, «сопливые девчонки».
– Серафима Дмитриевна сказала, что у нее были богатые родители, а затем состоятельный муж, – подтвердила Груня.
– Может, и так. Помнится, ее не очень любили за то, что она была… как бы это выразиться… блатная. А еще она была потрясающей портретисткой. Написать свои изображения Симе и заказывали члены Политбюро и другие «шишки». Ей и любовные связи с ними приписывали, и поговаривали, что она «стучит» на своих коллег художников, которые всегда отличались свободомыслием и крамольными взглядами. Кто-то из них, например, ругал советскую власть, кто-то хотел перебраться за границу… А что, может, и правда стучала, раз уж торчала сутками у всяких «шишек». Тогда каждый выживал как мог. У бабы зато всегда имелись деньги и потрясающие связи. Короче, о ее человеческих качествах не знаю что сказать, но в профессиональном плане, говорили, Сима была художник от бога. Вернее, портретист от бога. Вот уж мир тесен! Не думала никогда, что встречу ее когда-нибудь… тем более сейчас и здесь, в Будапеште.
Женщины начали подниматься по ступенькам вверх. Но внезапно Таня снова остановилась и посмотрела на Груню.
– И тебе ведь как раз выпало странное и глупое задание – нарисовать именно портреты умерших родственников отца, а значит, и твоих тоже… кстати, Серафима могла бы преподать тебе, что касается портретов, мастер-класс.
– Не хотелось бы обращаться к человеку, который «закладывал» своих, – честно призналась Аграфена.
– Ну, так ведь то слухи ходили, а что на самом деле, неизвестно. Неужели это и правда Шубина? – задумалась Татьяна. – Удивительно, что время с людьми делает… Она была очень энергичной женщиной, яркой, а сейчас – сморщенная старушка в обносках былых времен.
– Не думаю, что она бедная, раз уж имеет на продажу антиквариат. Наверное, экономит по доброй воле, как все пожилые люди. Им легче заштопать, чем новое приобрести, – отметила Груня. – Или нравится то, что в магазинах уже не продается, вот и латают старое. Словно свою молодость можно сохранить так же парой стежков…
Женщины поднялись в длинный, узкий коридор, от которого в одну сторону шли кабинки с цифрами. Звуки музыки были слышны, но глухо.
– А это ведь гримерные, – сразу же догадалась актриса, оказавшаяся в своей стихии. И заискивающе посмотрела на Груню, словно та была главной и все решала: – Давай, посмотрим, какие они? Я сюда не заходила. Старый театр, старые гримерные… Мне это всегда щекочет нервы.
– Загляни. По мне, так чем дольше ты не покажешься в зрительном зале, тем лучше, – согласилась Аграфена.
Ветрова открыла дверь первой попавшейся гримерки, и по напрягшейся спине Тани, стоявшей впереди, Груша поняла: что-то не так.
– Что там? Маленькая очень? Захламленная? – спросила она.
Вместо ответа Татьяна громко и четко произнесла:
– Ты здесь… Не думала, что так скоро увидимся. Не думай, что я сюда пришла в надежде встретить тебя. Совсем даже нет. Заглянула как актриса, которой не дали сыграть в этом театре, но которую подмостки, гримерные и вся эта атмосфера тянут просто магнитом.
Груня протиснула свое лицо буквально ей под мышку, пребывая в полном недоумении, с кем разговаривает Татьяна, и очень сильно любопытствуя.
Гримерка на самом деле не отличалась большими размерами. Да, в принципе, художница нигде не видела просторных, но эта из-за обилия какого-то хлама и коробок выглядела совсем крошечной. Но зеркало со столиком для грима и круглый пуфик перед трюмо здесь присутствовали. Именно на пуфике в профиль к вошедшим сидел Эдуард Эрикович.
– А чего ты здесь? – продолжала допытываться Татьяна. – Почему не любуешься на спектакль – твое произведение? Кинул труппу на позор и спрятался? А ведь должен быть с ними, с теми, на кого сделал ставку. Эх ты, Эдик… Ты же таким не был. Был бабником, когда-то пьяницей, а теперь стал упырем. Это наследство на тебя повлияло? Ну, чего молчишь?
Актриса вошла в гримерную и дернула режиссера за плечо. Эдуард Эрикович как сидел, так и повалился на нее. Глаза у него были открыты и безжизненны, а цвет лица был зеленоватый, с какими-то коричневатыми пятнами и выраженным сосудистым рисунком.
– Эдик! – закричала Таня и буквально рухнула на него всем телом, словно мать, защищающая свое дитя. – Эдик! Нет!
Ее крик разрезал все пространство на «до» и «после».
Груня остолбенела, окаменела и онемела. Ей почему-то сразу стало понятно, что Эдуард Эрикович мертв. Даже не понадобилось его трогать, щупать и производить еще какие-то действия. Его трогала Таня, и этого было достаточно. Да и то, как режиссер завалился на бок, говорило о том, что он не в мягком, не в расслабленном состоянии, а в твердом уже.
Татьяна принялась рыдать, издавая совершенно душераздирающие крики. Аграфена же, взяв себя по возможности в руки, вышла из гримерки и не нашла ничего лучше, как позвонить Дебрену.
Вот чего Аграфена не ожидала, так это того, что комиссар полицейского участка Дебрен Листовец, мгновенно откликнувшийся на сбивчивую речь Груни и примчавшийся вместе со своими людьми в театр, будет выглядеть еще хуже, чем мертвый Эдуард Эрикович. Привезли его в лежачем положении на заднем сиденье машины. Лицом он был бледен до прозрачности, не мог сидеть, стоял, прислонившись к стене или косяку двери гримерки, говорил очень тихо, и складывалось впечатление, что даже дышать толком неспособен.
Из гримерной уже унесли тело Эдуарда Эриковича и вывели столь бурно отреагировавшую на смерть бывшего любовника Татьяну. Ее накололи каким-то успокаивающим и увезли в больницу. Почему-то только сейчас Груня поняла, что ее отношения с Эдиком на протяжении столь длительного периода, то есть всей жизни, были не простой интрижкой. Похоже, Колобов был для нее очень близким человеком, потеря которого сильно подкосила актрису.
Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 61
