В Новый год после боя курантов Данила сделал Наде предложение, и в этот раз она не сказала «нет». Потянулась к нему, обвила руками за шею и легко поцеловала. Он улыбался, словно выиграл миллион в лотерею.
Всей семьёй вышли на улицу запускать фейерверки. Смеялись, обнимались и во всё горло кричали «Ура!», когда над головой расцветали красные и зелёные огненные хризантемы. Желали друг другу счастья, любви и здоровья. Взрывали хлопушки и выписывали бенгальскими свечами круги и восьмёрки.
Вдаль уходила ледовая переправа. По обочинам торчали колышки — чтобы путники не сбились с дороги. Надя всмотрелась в тёмное пространство между заснеженным озером и бархатно-звёздным небом и увидела одиноко мерцавший огонёк. Словно звёздочка упала на берег острова. В монастыре Новый год не праздновали, но какой-то монах стоял на другом конце переправы с фонарём. Возможно, ждал гостей. Возможно, собирался в путь. А, может быть, смотрел на фейерверк и думал о чём-то своём.
Глава 48. Послушание. Глеб
Глеб
Он долетел самолётом до Петрозаводска, а оттуда доехал до Юшкино на междугороднем автобусе. Пассажиров было много, но все вышли по дороге: на конечной высадились только он да древняя бабуся с ведром клубники. Он оглянулся по сторонам: автостанция, почта, книжный магазин (заколоченный, с провалившимися ступеньками) и «Юшкины продукты». Ни людей, ни машин, словно вымерло всё, лишь ветер гонял по пыльному шоссе конфетный фантик. Небогатые дома скрывались за чахлыми берёзками, вдалеке в лучах заходящего солнца поблёскивало озеро, во дворах перегавкивались собаки. Вот уж точно край земли.
Глеб зашёл в продуктовый и тут же наткнулся на Данилу Кандаурова — парня, мечтавшего жениться на девочке, которая провела в постели Глеба прошлую ночь. Жаркая, совсем неопытная, податливая. Он до сих пор чувствовал тяжесть белокурой головки на своём плече и тонкие пальцы, обводившие крестик.
Как страстно и мучительно он её хотел…
Данила взглянул на посетителя и вытер руки о передник, в котором выкладывал на витрину колбасу и сосиски. Красивый парень (красивее, чем на фото, которое разыскала Марта), молодой, сильный и с внимательным прищуром. Как сторожевой пёс, он сделал стойку на чужака:
— Могу я чем-то помочь?
— Мне нужно в монастырь, — сказал Глеб.
— Они никого не пускают.
— Меня пустят, я старый знакомый отца Сергия. Не знаешь, у кого можно взять лодку?
Данила с подозрением его оглядел, но Глеб был одет неброско: джинсы, футболка, рюкзак. На голове — бейсболка с длинным козырьком, на носу — солнцезащитные очки. Ничто в нём не выдавало ни род занятий, ни цели приезда, ни места, откуда он приехал. То ли хипстер-богомолец, то ли праздный турист.
— Ладно, — решился Данила, видимо, не посчитав Глеба опасным. — Я собирался отвезти им продукты, могу тебя захватить. Приходи через полчаса к причалу.
Глеб посидел у воды, разглядывая домишки вокруг озера. В одном из них выросла Надя Сорокина. Воображение рисовало маленькую девочку, бегавшую по берегу и разбрасывавшую фантики от конфет. Может быть, один из них до сих пор тут валялся. Или, подхваченный ветром, летал по деревне из края в край — выцветший, измятый.
Лучше не думать. Девочки больше нет — есть женщина, которая в ближайшие дни сделает аборт. А вчера она пришла к мужчине и предложила себя — с таким бесхитростным великодушием, с каким голодного приглашают разделить трапезу, или уличному музыканту кладут в шляпу непомерно крупную банкноту. Призналась в любви. Стояла перед ним обнажённая, дрожа от собственной смелости. Мысли неудержимо возвращались к событиям ночи. Вряд ли она любила его, скорее, искала тепла и поддержки у единственного человека, который её не обманывал. А вот он её любил. И она его — обманывала, если этим простым словом можно описать тот чудовищный Эверест лжи, который она между ними воздвигла.
Но разве изголодавшийся откажется от хлеба, даже зная, что хлеб отравлен?
— Поехали, — позвал Данила, сгрузив в лодку несколько картонных коробок. — Но если монахи тебя не примут, мне придётся отвезти тебя обратно. На острове не оставлю. А то один остался, а ночью стал орать, чтобы его отвезли обратно. Монахов напугал, ногу в темноте вывихнул. — Данила подождал, пока Глеб запрыгнет в лодку, и оттолкнулся от берега веслом.
Харон Юшкинский. Примет ли он свою невесту, когда узнает, что с ней случилось в Москве?
— Не волнуйся, проблем не будет.
* * *
Отца Сергия Глеб узнал не сразу: длинная борода поседела, спина сгорбилась, только глаза остались прежними — серыми, ясными, понимающими. Как у бывшего бандита могли быть такие глаза? Глеб замешкался, не зная, то ли припасть к руке настоятеля в благоговейном поцелуе, то ли как-то иначе выразить уважение, но тот сам пошёл навстречу. Порывисто обнял и спросил:
— Приехал таки, малёк?
— Приехал, Юра, — вырвалось у Глеба.
— Ну, ну, ну… — тихо сказал отец Сергий, заметив, что крестник плачет. Погладил по голове, как в детстве, когда Глеб рыдал от тоски по родителям и несправедливости суда. — Пойдём ужинать, я форели наловил. Знаешь, тут отличная рыбалка, ты обязательно должен порыбачить.
* * *
Глеб познакомился с монахами, которых было семеро, не считая отца Сергия. Они показали ему монастырские постройки: деревянную церквушку со встроенной колокольней, купола которых накренились друг к другу, словно желая дотянуться крестами, покосившийся барак, где жили братья, да хозяйственные сараи, где хранились инструменты и урожай картошки и яблок. Все здания заросли кустарником, вплотную к ним подступал густой еловый бор. За церковью из земли торчали короткие пеньки, и Глеб не сразу догадался, что это верхушки могильных крестов. За несколько столетий земля просела и утащила в свои ледяные глубины тела праведников.
Он перекрестился и зашёл в церковь. Кое-где монахи укрепили полы и подпёрли балками провисавший потолок, но в целом создавалось впечатление, что церковь непригодна для использования. Того и гляди купола сложатся и обрушатся на головы молящихся.
— Вы тут молитесь? — спросил он.
— Мы везде молимся, — ответил отец Сергий, — но паломников на остров не пускаем. Только изредка местных.
Стало понятно, почему монахи жили затворниками: здесь просто-напросто опасно находиться.
После ужина отец Сергий позвал Глеба в свою комнату пить чай со смородиновым листом. Поставил на стол миску с сушками. Не торопил, не выспрашивал. Глебу показалось, что ему снова тринадцать, и он сидит напротив единственного в мире человека, способного понять и разделить его боль.
— Мой сын сбил женщину, — сказал Глеб. — Он был под воздействием препаратов, значительно превысил скорость и проехал на красный свет. Женщина умерла.
Отец Сергий перекрестился.
— А я… — сказал Глеб и остановился. Он хотел рассказывать честно, не выгораживая себя, но это оказалось сложнее, чем он думал. — Я должен был заявить в полицию и отдать им улики, но я подставил другого человека — парня, который у нас работал. Он взял вину на себя, и я его защитил. Решил дело миром. Мой сын не понёс никакого наказания, а я превратился в преступника. Я сделал то, с чем поклялся бороться, когда был ещё школьником. Предал себя и свои принципы. Отмазал убийцу…
