— Все очень реально. В смысле я вижу все как наяву, а не что-то такое размытое, смутное. Мак тогда, в баре оперного театра, явился вполне четким и трехмерным, как всамделишные зрители. Он не был похож на призрак. Впрочем, я не знаю, как выглядят призраки. Но при этом все мои видения… вроде как отдельный слой, который как бы поверх других. Одна реальность, наложенная на другую…
— Мне что-то не совсем понятно.
Кейр крепче ее обнял и понизил голос:
— Такие фортели кому угодно будут не совсем понятны, даже мне самому. Представь себе играющий оркестр. Когда вступает очередной инструмент, его голос как бы накладывается на уже звучащую музыку. Голоса инструментов смешиваются, но мы ведь знаем, что у каждого своя партия, которая не зависима от партий других инструментов. При хорошей акустике ты можешь слышать и слитное звучание, и отдельные инструменты. Предположим, у меня возникло желание сосредоточиться на альтах и скрипках, но я ведь не смогу отключить акценты виолончелей и контрабасов. И к тому же они оттеняют остальные струнные, без их низких голосов милые мои скрипки и альты не звучали бы так нежно, так пронзающе. Ну а видения… они и снаружи, и в голове. Как музыка. Она вокруг меня и во мне. Я вижу, как ее исполняют, и она внутри моего мозга. Звук воздействует на барабанные перепонки, от них идет импульс к мозгу, а это и есть средоточие моей личности. — Он вздохнул. — Ну что, окончательно тебя запутал или что-то прояснил?
— Да-да, прояснил. Кажется, я начинаю понимать… Ничего, что я заговорила с тобой об этом?
— Ладно, валяй дальше. Но, если честно, мне больше понравилось то, чем мы занимались чуть раньше.
Марианна перехватила его руку, двинувшуюся было к ее бедрам.
— Мускулы я уже потренировала, кстати, и твои тоже, — заявила она. — Теперь пытаюсь тренировать мозги. Я, как Алиса в Зазеркалье, верю иногда в шесть невозможных вещей перед завтраком. За сколько времени ты узнал про Мака? В смысле… до катастрофы?
— Я увидел его в оперном театре, когда мы с тобой разговаривали. Это было в начале января. А несчастье случилось третьего февраля.
— То есть примерно за месяц.
— Ничего себе! А я как-то об этом не задумывался. — Он вытащил руку из-под головы Марианны и рывком сел. Подтянув колени к подбородку, обхватил их руками и уставился в темноту. — Всегда надеялся, что ошибся.
— И когда-нибудь ошибался?
Он с горечью усмехнулся:
— Откуда мне знать? Если они живы, то, значит, пока не умерли. График их ухода мне не показывают.
Кейр поднял голову и глянул в окно на темное небо, взгляд его тут же наткнулся на яркий Арктур. Отметив его месторасположение, Кейр машинально определил, что сейчас глубокая ночь. Видимо, они с Марианной на какое-то время уснули.
Он услышал, как Марианна перевернулась на бок. Она спросила:
— А как вы с Маком общались весь этот месяц? Как раньше? Или появилось что-то новое?
— Пожалуй, да, появилось.
— И что же?
— Я смеялся в ответ на его шуточки. Он любит… любил… похохмить. Но выходило не слишком остроумно. А в этот месяц его шутки казались мне смешными, хохотал над каждой.
Марианна робко произнесла:
— А знаешь, это все-таки дар. Он заставляет ценить время и дорожить им. У тебя есть возможность порадоваться человеку и порадовать его. Все исправить в отношениях, если было что-то не так. После того, как тебе дан знак…
— Дар… лучше бы его не было, этого самого дара.
— Но у тебя, похоже, нет выбора? Раз уж так все сложилось, прими это как данность.
— Тридцать с лишним лет пытаюсь угомониться, смириться с судьбой, — устало признался он. — Что-то не получается.
Марианна обняла его, прижалась щекой к чуть сгорбленной спине. Некоторое время просто слушала его дыхание, потом спросила:
— А предвестия смерти родных? Их ты тоже получал?
— Нет. — Это слово гулко провибрировало в ухе Марианны, будто исходило из чрева Кейра.
— Даже относительно дальней родни?
— Даже дальней.
— А ты слышал о ком-нибудь, кто был способен предвидеть уход своих близких?
— Нет.
— Интересная подробность. Может, что-то этому препятствует?
— И что же, например?
— Например, любовь.
— Каким образом любовь может препятствовать видениям?
— Не знаю. Возможно, это происходит потому, что любовь слепа?
— Удивительно слышать такое от тебя. Хоть плачь, хоть смейся.
— Итак, никаких знамений относительно своих близких ты никогда не получал?
— Нет.
— И вероятно, всегда очень боялся, что получишь?
— Д-да, — помолчав, выдавил из себя Кейр.
— Ты же человек ученый, исследуешь природу. Ты должен полагаться на объективные данные. Скорее… на отсутствие таковых.
— Сам это понимаю! Но даже гипотетическая вероятность… Как подумаю, то просто немею от ужаса.
Она выпустила его из объятий и снова откинулась на подушку.
— Гипотетическая вероятность… страх, что однажды грянет весть о ком-то близком и ты почувствуешь весь кошмар своего бессилия. У меня тоже есть одна гипотеза. Послушай… Видения о близких заблокированы любовью к ним. Или страхом. Мозг не воспринимает столь трагическую информацию. Отторгает, не позволяет глазам это увидеть. Доказательства? Ты никогда не видел знамений о своих родных и не знаешь ни одного ясновидца, который бы их видел. А где доказательства твоей гипотезы?
— У меня их нет.
— А есть только страх, что ты что-то такое увидишь?
— Выходит так.
— Выходит так, что всяким предрассудкам ты доверяешь больше, чем объективным свидетельствам. Вернее даже их отсутствию. И ты называешь себя исследователем природы?
Он отвернулся от окна и лег рядом, опершись на локоть.
— Я еще и провидец. Ясновидящий я. Научные исследования доказывают, что ясновидцев не бывает. В принципе не может существовать. Я уже однажды тебе говорил: когда я рассказал родителям про свои видения, они объяснили, что у меня просто слишком живое воображение. Хотелось им верить, я старался, но… Я знал, что это было. И они тоже знали. В конце концов мы просто перестали это обсуждать.
— Но ведь если человек чего-то боится — даже сильно, — это еще не означает, что оно непременно произойдет! Тысячи людей время от времени, сбившись в стадо, бегут на вершины гор и ждут там, когда грянет конец света, Армагеддон, но мир как-то продолжает существовать. Нет никакой взаимосвязи между страхом и вероятностью свершения. Это только кажется, что беда непременно произойдет.
— Марианна Фрэйзер, вы поразительно благоразумная особа.
