– Посетил? – переспросил Матвей сквозь зубы. – Теперь пшел вон! А если узнаю, что ты хоть пальцем к ней притронулся…
Матвей именно так и сказал «пшел». Это прозвучало настолько презрительно, что Алексея качнуло как от пощечины. Матвей не договорил, что будет, если… Но видимо, после тех испытаний, которые когда-то пришлись на долю Алексея, повторять второй раз не пришлось. «Моя любовь» побледнела, но попыталась горячо оправдаться:
– Верьте, я ничего не сделал плохого!
В моих ушах это прозвучало не как оправдание моих поступков, а как желание выбелить себя. В сердце кольнуло.
– Не слышал?! – не глядя на него, сквозь зубы процедил Матвей. – Убирайся!
Алексей даже мельком не взглянул на меня и торопливо зашагал к двери. Колокольчик звякнул, дверь за ним захлопнулась.
Я закрыла глаза. Мне было безумно страшно: и за тетю с Гертрудой, и за себя, и за Алексея. И за еще за неродившегося малыша. И за Елесю, которую Матвей может отобрать у меня, а я ничего не смогу сделать против. Что же я натворила! Ну, почему я сразу не сказала Алексею не искать встреч со мной?
– Пойдем, – устало сказал Матвей.
Я открыла глаза. Он не смотрел на меня. Стоял хмурый, ссутулившийся. Потом, повернувшись ко мне, взял за руку и повел на нашу половину.
Я не сопротивлялась. Покорно перебирала ногами, ведомая им. Устала я. Хочу уткнуться в подушку, укрыться с головой одеялом. И – спать, спать, спать, пока не закончится этот ужасный сон, называемый «настоящее»…
105
…Он усадил меня на кровать, сам встал напротив.
– Давно он сюда ходит?
У меня не было ни сил, ни желания отвечать, объяснять, оправдываться. Внутри гулкой болью звенела пустота. И страх.
– Нет, не очень… Это произошло случайно… Он зашел в библиотеку и узнал меня…
– Между вами было что-то?
– Нет, – покачала я головой. – И не могло быть.
– Почему? Ты ведь до сих пор любишь его! Так?
Он всё-таки запомнил, что я любила Алексея, – невольно отметил мой воспаленный мозг. Знал, но никогда не попрекал.
– Нет. Все прошло… Просто он – человек из прошлой жизни. И я была рада его видеть, – соврала я, не глядя на мужа.
– Не верю… Саша, посмотри мне в глаза.
Конечно же, он знал о моей слабости, что врать я не умею, особенно, если смотрю на человека.
Я не подняла голову. Тихо произнесла, оправдывая и Алексея, и себя:
– Он женат, Матвей. И я – замужем. Ты забыл, кто мой муж?
– Как будто это что-то меняет.
– Ты почему-то плохо думаешь обо мне. Я заслужила это?
Матвей вдруг опустился передо мной на колени, прижался головой к моим ногам, обхватил меня сзади за талию..
Я испугалась его порыву, вся напряглась, застыла.
Он взял мои ладошки, лежавшие на коленях, уткнул в них свое лицо. Я почувствовала, какое оно горячее. А потом поняла, что он… плачет!
– Саша… Ты – единственный мне родной человек… У меня нет ни родителей, ни братьев, ни сестёр. Ты, только ты – моя семья. Ты понимаешь, что мне очень больно сейчас? Я не вынесу твоего предательства…
Наверно, мой страх, основанный на том, что Матвей может забрать дочку, заморозил во мне сострадание к нему – я не почувствовала жалости. И даже хотела спросить его: а как же товарищи по партии, Ленин, рабочие всех стран? Но вовремя остановилась. Похоже, ему действительно сейчас было невыразимо плохо. Запоздалая жалость подкралась ко мне и сжала сердце. Ведь и я сама сейчас могу по пальцам пересчитать тех, кто действительно волнуется за меня, кому я искренне нужна.
– Я не предала тебя, – прошептала я, глотая комок, подкатившийся к самому горлу.
Мне вдруг стало трудно дышать. Что такое предательство? Когда любишь одного, а выходишь замуж за другого? Когда мечтаешь об одном, а рожаешь детей от другого? Когда хочешь быть с одним, а убеждаешь другого в том, что любимый человек для тебя ничего не значит?
И от своих собственных слов мне вдруг стало невыносимо тоскливо. Безысходность моего положения сжала все внутри с такой силой, что показалось: я сейчас умру.
«Может, и лучше?» – мелькнула трусливая мыслишка.
И тут же внутренний голос твердо заявил:
«Нет! Помни о дочке, о тете Тамаре и Гертруде. О родителях, Никитке. И еще о том малыше, кто тихонько растёт внутри. Им будет очень больно, если со мной что-то случится. Пусть родители не знают, где я и как живу. Они даже не знают о Еленочке. Но они очень хотят, чтобы со мной все было хорошо. По крайней мере, чтобы я была жива.»
Матвей между тем по-прежнему сидел, уткнувши нос в мои ладони, и ничего не говорил. Потом раздалось тихое:
– Я тебе верю. И люблю тебя… Но пусть он больше не приходит. Хорошо?
– Хорошо… Я думаю, что он и сам понимает и не придёт больше.
Он сел рядом со мной, притянул к себе, поцеловал в губы. Я не ответила на его поцелуй.
Матвей подавил вздох, встал.
– Пойду я. На работу надо.
Глаза у него были красные. Я промолчала и не попыталась удержать его.
Матвей вышел, не оборачиваясь и не прощаясь.
Мне не хотелось жалеть его, хотя внутри что-то тревожно гудело. Но я пыталась задавить ненужное чувство сострадания к Матвею. Он – чужой! Пусть, если хочет, любит. Но я не отвечу ему тем же ни-ког-да!
Я уткнулась лицом в подушку, натянула на голову одеяло.
Спать! И пусть все закончится, когда я проснусь! Уже проваливаясь в сон, я пробормотала:
– Уйду завтра к тете. Не хочу здесь находиться. Будем втроем растить детей и счастливо жить. И пусть только попробует меня вернуть обратно!
Потом я будто полетела вниз. Но это был приятный полет. Яркий солнечный день. Внизу – вода, я, как птица, приближаюсь к ней, расправив руки словно крылья. Мне весело, спокойно и радостно.
Нет тревог, нет забот, нет Матвея. Ничего плохого нет!..
Конец этой тетради.
Глава 15. Найденные дневники
Наши дни.
106
Когда закончился рабочий день, я отправилась искать тетю Мотю. Но ее нигде не было.
Увидев Романа у входных дверей музея, спросила:
– Не знаешь, Рома, Матрена Ивановна еще в музее?
