Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 84
Примерно в двадцати километрах к северо-северо-востоку от Тверии находится поселение Мерон. Оно располагается на нижних склонах горы Мерон неподалеку от города Цфат – всемирно известного центра иудейского мистицизма. Мерон является центром ежегодного события, когда тысячи ортодоксальных иудеев совершают паломничество к могиле особо чтимого раввина. Рабби Шимон бар Иохай умер и был похоронен в Мероне во время римской оккупации Палестины. Он считается составителем мистического текста, Зогар, хотя исторические и текстуальные данные ясно свидетельствуют о том, что это гораздо более поздняя работа (примерно на тысячу лет). Несмотря на это (и всякий раз моментально адаптируясь к принятию этого факта), откровение божественных тайн ему и через него, как записано в Зогар, вдохновляет многих людей собираться на празднество в Мерон.
По меньшей мере в течение недели перед главными вечером и днем праздника или мемориального празднования (два равно корректных перевода hillula) прибывают паломники и ставят палатки по всему поселку. В Интернете приводятся различные оценки количества посетителей в разные годы – и каждая из них говорит о том, что маленькое поселение превращается в небольшой город. В последние годы паломничества в Мерон были причиной пробок по всей стране. Эти путешествия, возможно, просто приготовление к празднествам и преображениям, происходящим в самом Мероне, однако люди прилагают серьезные усилия, чтобы добраться туда (и выбраться оттуда), и эти поездки предполагают различные формы подготовки к пребыванию на месте. (Я пишу об этом, поскольку «паломничество» может определяться и как путешествие, и как перемещение куда-то, как участие в значимом событии, как поездка в значимое место и обратно, как перемещение между значимыми локациями, обычно с определенными целями в дополнение к тому, чтобы «быть там» – см.: Pye 1993, 2010.)
Мой опыт посещения хиллулы в Мероне в 2008 году включал в себя несколько мгновений, когда я особенно остро почувствовал себя частью потока и участником драмы основных ночных событий. Но были и более продолжительные периоды времени, на протяжении которых я полностью осознавал свое отличие и обособленность. Присоединившись к мужчинам и мальчикам, пытающимся попасть в помещение, где захоронен раввин, я поразился нарастающей соревновательности поведения, которую стала демонстрировать отнюдь не пассивная или приветливая толпа. Общая цель – прикоснуться к гробнице – к которой стремились все кроме меня (я-то просто хотел посмотреть, что происходит!) – в ограниченном пространстве заставляла людей решительно расталкивать всех на своем пути.
Неожиданно я оказался вытеснен в соседнее помещение, лишь мельком увидев первые ряды, которые, видимо, пытались привлечь толику внимания раввина, прежде чем и они потеряют свое место и будут оттеснены. Все мы в конце концов оказались в гораздо более просторном помещении, хотя физически даже меньше предыдущего. Здесь настроение было совсем другое – гораздо легче, гораздо спокойнее. Никто не толкался и не распихивал других локтями. Люди настояли на том, чтобы я присоединился к танцу. Различия между стилями ортодоксии, происходящими из разных мест и/или периодов развития еврейской диаспоры, которые могли бы в других обстоятельствах порождать антагонизм, казались забыты. Даже очевидные аутсайдеры вроде меня были приняты в круг со словами «Нам велено праздновать, а не смотреть». Улыбки человеку, который был последним вытеснен из гробницы, говорили о том, что соревновательное столпотворение для них было своего рода инициационным испытанием или проявлением духа товарищества. До того никто не улыбался, не уступал друг другу место – была только сокрушающая ребра борьба за прикосновение к благодетельной гробнице Раввина. За пределами этого здания, на площади и улицах праздничная атмосфера возвращала чувство удовольствия.
Возможно, что полноценные участники, паломники, а не ученые-туристы, чувствовали, что лиминальность пребывания в присутствии раввина заставила их ощущать и переживать коллективное тело, которое в терминологии Виктора Тэрнера называется communitas (Turner V. 1973)[53]. Эдит Тэрнер, описывая прием, который был ей оказан в преимущественно мужской хасидской группе на крыше главного здания, цитирует Барбару Майерхоф: «Хотя мы заняли их [хасидских мальчиков] места, они уступили их нам. Сработала парадигма коммунитас» (Turner E. 1993:245, также цитируется в Ross 2011:xxxvi). Учитывая различные проявления антипатии между группами иудеев, относящих себя к различным традициям (например, хасидам по отношению к сефардам), о которых пишет Эдит Тэрнер, кажется более вероятным, что это не коммунитас, а безразличие или желание развлечения сделало допустимым присутствие этих антропологов. Будучи очевидными аутсайдерами и не-участниками, они, возможно, не вызывали интереса и не провоцировали конфронтации, практически оказываясь невидимыми. Но, будучи чужаками, не подлежащими предписаниям иудаизма, они могли быть допущены туда, куда другие (не-хасиды или не-мужчины) никогда не могли бы попасть. Возможно, в этом есть что-то недоброе. Возможно, лиминальность+коммунитас на время заставили хасидов обойти их собственные нормативные ограничения и исключения ради большей открытости к гостеприимству, а антропологов – приглушить их знания об ограничениях и конфликтах желанием поучаствовать в праздновании.
Именно эти ограничения, вероятно, объясняют отсутствие на Youtube и подобных ресурсах (на сегодняшний день, насколько я знаю) съемок или фотографий из гробницы, сделанных во время хиллулы. Есть процессия из Цфата, палатки, рыночные лотки (продающие все – от закусок до писаний), огни на крышах, танцы во дворах, первая стрижка хасидских мальчиков. Возможно, правда, что большинство участников находятся там не затем, чтобы фиксировать событие или свое присутствие. Также большинство посетителей с камерами в курсе того, что религиозно мотивированные люди часто решительно против съемок их самых важных действий или даже их самих. Знаки, предупреждающие о дресс-коде и других обязательных требованиях, размещены во многих местах (в том числе и в Интернете) для потенциальных и актуальных посетителей. Слова «святой» или «сакральный» в этом контексте отчетливым образом устанавливают границы, отделение и запреты. Да и тычок локтем под ребра может испортить любую запись! Тем не менее, если судить о хиллуле Шимона бар Иохая в Мероне по тому, как ее отражает Youtube, легко упустить ключевой для многих паломников момент – страстное желание коснуться гробницы.
Значительный вклад в понимание живой реальности хиллулы как религиозной культуры внесла Яэль Шварц, в частности суммируя опыт многих женщин:
Женщины тоже толпятся вокруг могильного камня в женской половине и стоят во дворе. Женщины из восточных общин раздают угощение: конфеты, сахарные пироги и соленые закуски. Ортодоксальные ашкеназки обычно стоят на балконе второго этажа и смотрят, как танцуют [мужчины]. Во время празднества действуют разные обычаи: люди исполняют обеты, данные на протяжении года, раздают милостыню бедным или организациям, раздают еду и питье участникам, бросают сладости, свечи или монеты на могильные камни. Монеты позже собирают и передают на благотворительность. Иногда женщины льют розовую воду на могилы. Другие натягивают веревку вокруг камня, а потом используют ее как амулет для исцеления больных: она обвязывается вокруг кровати больного и должна связывать его с Богом по милости бар Иохая, который, верят, испросит для него спасения у Бога (Schwartz 1999:55).
Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 84
