«Покойся, о рыцарь, величавый в подвигах, величавый в смерти. Пусть твое имя вечно сияет для тех, кто любил тебя. Пусть белые цветы вырастут над тем местом, где ты покоишься. Твоя жизнь была достойной, а теперь ты приглашен к столу на вечном пиршестве Предков».
31
Дилл
Все уже разъехались, а Дилл с Лидией продолжали стоять у могилы Трэвиса, глядя на покрывавшую ее свежую землю. Небо было поразительно, бессердечно голубым.
– С ним теперь подписанная страница из книги Г. М. Пеннингтона и ожерелье с драконом, – сказала Лидия, не поднимая глаз.
– Это то, что ты ему туда положила? Как ты достала эти вещи?
– Пошла к его маме. Ей передали его дубинку и книгу. Я вырвала страницу с автографом и попросила отдать мне ожерелье. Дубинка туда не поместилась бы, иначе я бы и ее положила. Но я ее все равно забрала. Возьми ее и храни у себя. Я этого не заслуживаю, ведь я его вечно из-за нее распекала…
– Придумаем, как будет правильнее с ней поступить. Интересно, откуда обо всем узнал Гэри? Он же прислал карточку и цветы.
– Я позвонила его агенту. Рассказала о том, что произошло, и попросила передать мистеру Козловски, как много значила для Трэвиса их встреча. Сказала, что это, по всей вероятности, лучшее, что случилось в его жизни перед тем, как он умер.
– Интересно, стал бы Трэвис таким же, как Гэри: богатым, известным писателем, который не прочь пообщаться со своими юными читателями, каким и он был когда-то?
– Если бы Трэв стал богатым и знаменитым, он, несомненно, так и поступал бы. В день смерти он передал мне свой рассказ, попросил прочитать.
– Ты прочла?
– Да.
– И как?..
Она рассмеялась сквозь слезы.
– Полный отстой.
Дилл тоже рассмеялся, с горечью.
– Но он научился бы писать лучше, верно? Он же собирался ходить на занятия.
– Конечно, научился бы. Это же его первая попытка. Если бы у него было еще сорок лет, как у Гэри, он стал бы великим писателем.
Еще несколько минут они плакали. Потом Лидия вздохнула и вытерла глаза.
– Он был смелым.
– Одним из храбрейших людей, которых я знал.
Они еще немного постояли.
– Давай поедем куда-нибудь, – сказала Лидия, – туда, где можно вспомнить, как это – быть вместе, быть живыми и счастливыми.
* * *
Колонна вобрала в себя тепло послеполуденного солнца. Дилл провел пальцами по надписи, которую сделал Трэвис, – казалось, что с тех пор прошли годы. Мы так мало оставляем после себя. Они сели, прислонившись к его надписи спиной. Дилл ослабил галстук.
– В надгробной речи больше говорилось об Иисусе, нежели о Трэвисе, – сказала Лидия.
Надгробную речь на похоронах читал пастор из церкви, которую посещали Трэвис и Дилл. Он долго распространялся о свете, вечной жизни и воскрешении и был немногословен в том, что касалось подробностей жизни Трэвиса.
– Справедливости ради надо заметить: он наверняка не так уж хорошо его знал. Да и что можно сказать о ком-то, кто прожил всего семнадцать лет? – заметил Дилл.
– Да уж, о внуках тут не поговоришь, – согласилась Лидия.
– Трэвис любил «Кровавые распри», бургеры из Krystal и свою дубинку, но никогда не целовался с девушкой.
– Трэвис никогда не целовался?
– А ты разве слышала, чтобы он об этом упоминал? Кого ему было целовать?
– Да, что верно, то верно. Но, похоже, он двигался в этом направлении.
– Хотя на моих похоронах, может, и того меньше сказали бы… – пробормотал Дилл.
Тоже не целовался с девушкой. Так и не набрался мужества, чтобы признаться в своих чувствах девушке, которую хотел поцеловать. Даже не любил Krystal. Победил в школьном конкурсе талантов. Записал несколько своих песен на видео, и эти записи получили хороший отклик у людей, посмотревших их в интернете. Похвально трудился в магазине Floyd's, дотошно вытирал с продуктов пыль, претендовал на должность менеджера ночной смены. У него была пара близких друзей. Возможно, из-за него отца посадили в тюрьму – во всяком случае, так считала его мать. С верой дела у него обстояли не бог весть как. Конец.
– Мне кажется, что человеческая жизнь – нечто большее, нежели просто сумма ее частей, – сказала Лидия. – Наверное, было бы несправедливо мерить ее достижениями, особенно в случае Трэва.
Они сидели и слушали шум реки. Интересно, думал Дилл, существовала ли она в те времена, когда люди еще не жили и не умирали у ее берегов, звучала ли она тогда так же? Он гадал, как она будет звучать, когда умрет последний человек. У рек нет памяти; как и у земли или воздуха.
– Как думаешь, где он сейчас? – тихо спросила Лидия.
Дилл помолчал немного.
– Мне хотелось бы сказать, что он в раю. Но правда в том, что мне это неизвестно. Надеюсь только, что там ему лучше, чем здесь.
– Порой, когда начинаю размышлять об этом, прихожу в панику. Думаю: а вдруг он сейчас летит через космос. Все падает, и падает, и падает, и это никак не кончается. Эта черная космическая пустота вокруг. Но он осознает это, себя самого, свои воспоминания, которые все еще с ним.
