Распихивали их куда придется, где находилось место.
Несколько коллекций попало и в музей, где работал хранителем Скуратович. Потом, когда прошла первая послевоенная неразбериха, когда вступили в действие международные договоры, о вывезенных ценностях старались не вспоминать. Пропали и все тут!
Мало ли что пропадало во время войны! Как говорится, война все спишет…
Коллекции не выставляли, про них не говорили; молчание поглотило шедевры искусства. А Василий Антонович Скуратович, неприметный хранитель, знал, какие сокровища пылятся в темных запасниках Смоленского музея. Он мог часами пропадать в хранилище, извлекая на свет то одну, то другую работу, сам себе сетовал на то, что условия не позволяют хранить картины как следует, укреплял грунтовку, подновлял лак и, конечно же, пил кофе, на который уходила половина его зарплаты. Это было такое удовольствие – сидеть под тусклой лампочкой, заключенной в жестяной абажур, и, закрепив картину на мольберте, рассматривать ее, зная, что за последние десятилетия он был единственным ее зрителем, наслаждаться созерцанием шедевра и одновременно – вкусом и ароматом кофе. Все страхи, все ужасы реальной жизни оставались наверху, а там, в подвале, Василии Антонович чувствовал себя причастным к вечности. Он разговаривал с людьми, изображенными на картинах, с художниками, написавшими их, и пил, пил крепкий кофе.
Вот и сейчас, во сне, Скуратович пил этот ароматный напиток и никак не мог утолить жажду. Сколько он ни поглощал кофе, во рту все равно оставалась сухость.
Запах – манящий, восхитительный – крепчал и крепчал, пока наконец не пробудил Скуратовича ото сна.
Некоторое время старик еще лежал, принюхиваясь, и боялся открыть глаза. Ему казалось, что если он увидит голубоватый свет ночника, исчезнет и божественный запах, оставшийся как бы в наследство от сновидения.
– Блаженство! Какое блаженство! – шептал Скуратович, что было силы раздувая ноздри, чтобы побольше втянуть в себя дивного аромата.
Он лежал так минуты три-четыре, пока наконец не решился открыть глаза. Слабый свет ночника прояснил перед ним картину, которую он мог восстановить по памяти в любой момент до мельчайших деталей – палату, которую он созерцал вот уже два года. Скуратович задержал дыхание и еще раз втянул носом воздух, абсолютно уверенный в том, что запах исчез, ушел вместе со сном. Но нет, пахло кофе, и это было наяву.
Он повернулся на бок и прислушался. В коридоре слышались тихие голоса, говорили мужчина и женщина. Тому он узнал сразу, это была его любимая медсестра. Она единственная терпеливо выслушивала его рассказы о страшных тайнах, покорно шла с ним в соседнюю палату, чтобы искать там баллоны с отравляющим газом, которыми, по убеждению Скуратовича, травили его соседи.
– Вы же понимаете, они психи, они кого угодно отравят. Но ополчились именно на меня, – шептал ей Скуратович.
А девушка, понимая, что старика уже не переделаешь, не переубедишь, соглашалась с ним: да, да, баллоны стояли здесь еще вчера, а сегодня их убрали, и она лично проследит, чтобы соседи больше не травили его нервно-паралитическим газом.
– Слышали, что вам сказала Тома, – говорил тогда Скуратович, поднимая вверх указательный палец, будто слова медсестры являлись словами самого Бога, – чтобы баллонов здесь больше не было!
А затем, оказавшись в коридоре, просил у дежурной сестры;
– Вы не могли бы раздобыть мне противогаз?
– Зачем?
– Я бы в нем спал. Днем я еще могу различить запах, но ночью, во сне, они могут меня отравить.
«Если бы у меня сейчас был противогаз, я бы не услышал запаха кофе», – абсолютно серьезно подумал Скуратович, опуская босые ноги на холодный пол, покрытый линолеумом.
Линолеум лежал поверх паркета, протоптанный, старый, на нем отпечатались все дощечки, и грязный рисунок расходился елочками.
– Кофе, кофе, – пробормотал Скуратович, накинул халат на костлявое тело, потуже затянул пояс и выглянул в коридор.
От освещенного стола, расположенного в нише, на него повеяло давно забытым домашним уютом.
Мягкий свет настольной лампы, две чашки, красивая девушка мирно беседует с мужчиной…
Скуратович трясущимися руками схватил с тумбочки идеально вымытый стакан, прижал его к груди и засеменил по скрипучему паркету коридора.
«Скрип, скрип», – с каждым шагом отзывались дощечки.
«Шарх, шарх», – терлись о дерево подошвы войлочных тапок.
Тамара первой заметила Скуратовича и недовольно поморщилась:
– Идет клиент, опять рассказывать начнет…
– Кто?
– Скуратович.
Глеб обернулся и сразу понял, что манило сюда Василия Антоновича. Тот шел, пыхтя и сопя, как паровоз: казалось, он хочет только вдыхать, но не выдыхать.
Загрубевшие желтые ногти позванивали по стеклу стакана, выбивая дробь-приглашение наполнить его. Он подошел к столу и поставил стакан перед Тамарой.
– Девочка моя, – зашептал он, прикладывая грязную руку к сердцу, – если не хотите, чтобы я к вам приходил, то никогда не ставьте кофе. Я хотел спать, я спал, но когда услышал запах, не выдержал…
Он схватил в руки стеклянную банку с кофейным порошком, поднес к носу и замер.
Растворимый кофе сильно не пахнет, но никогда в жизни не куривший Скуратович слышал чудесный аромат, такой чудесный, будто перед ним были свежеразмолотые зерна. Он нюхал так, как любители нюхают хороший коньяк. Дрогнуло бы и каменное сердце, а сердца Глеба и Тамары были сделаны отнюдь не из камня.
– Василий Антонович, вы присядьте, – предложила медсестра.
– Нет, я лучше постою, – проговорил Скуратович, причем таким тоном, будто объяснял, что он не может сидеть рядом с государственным флагом или в присутствии монарха.
– Вам покрепче? – спросил Сиверов, силой вырывая банку из цепких пальцев старика и опуская туда алюминиевую чайную ложку.
– Из расчета полторы ложки на сто граммов кипятка, – закатив глаза, отозвался Скуратович. – Раньше я пил крепче, но теперь сердце шалит…
Правую руку он так и держал у левой стороны груди, прислушиваясь к учащенному биению сердца.
– Я чувствую лучше, чем кардиограф. Тук, тук, – бормотал полусумасшедший старик, облизывая сухим языком потрескавшиеся от волнения губы.
Тамара налила полный стакан воды, Глеб помешал ложкой, и Скуратович, звеня железными зубами о стекло, принялся глотать кофе.
– Нектар! Амброзия, – в перерывах между глотками приговаривал он, с благодарностью глядя на Тамару и Сиверова. – Вы спасли, продлили мне жизнь, я никогда этого не забуду.
– Вы поделитесь с нами, конечно, одним из страшных секретов, одной из больших тайн? – усмехнулась Тамара, незлобно подшучивая над бывшим хранителем.
