– Да, я слыхала, что она – красавица. Так не буду ли я выглядеть рядом с нею дурнушкой?
Папа ущипнул ее за щечку:
– Это невозможно, невозможно!
Но она видела, как сверкают его глаза, и, вспомнив, какие взгляды ее отец когда-то бросал на Джулию, понимала, что мысли его сейчас заняты Санчей, а не дочерью.
Лукреции хотелось топнуть ногой и крикнуть: «Ну раз ты так жаждешь встречи с нею, вот и поезжай сам!» Но Лукреция есть Лукреция: она склонила голову и сдержалась.
И теперь она готовилась к неизбежному.
На нее надели зеленое, расшитое золотом платье, и среди столпившихся в комнате женщин пробежал шепоток восхищения.
– О, мадонна, вы никогда еще не были столь хороши! – говорили женщины.
– Да, да, – кивнула она. – Здесь, в моих собственных апартаментах, рядом с вами, одетыми вовсе не с такой роскошью. Но как я буду выглядеть у Латеранских ворот? А если она одета еще роскошнее? Как я буду выглядеть рядом с женщиной, о которой говорят, что она самая красивая в Италии, а значит, и во всем мире?
– Да быть такого не может, мадонна! Самая красивая женщина в мире – вы!
И она, как всегда, позволила себе поверить в комплименты: действительно, зеленое с золотом платье очень ей к лицу, а головной убор с перьями, подчеркивающий золото ее волос, очень ее красит! И верно: ни у кого, кроме Джулии, нет таких чудесных волос, а Джулия больше не в фаворе.
Свиту свою она также выбирала с большим тщанием. Двенадцать великолепно одетых девушек, блиставших, однако, не красотою лица, а красотою нарядов. И пажи в красных с золотом ливреях.
Лукреция отправлялась не на встречу с невесткой: она собиралась встречать соперницу. Она прекрасно понимала, что, произнося заученные слова приветствия, она будет думать совершенно о другом. «Превосходит ли она меня красотою? Отдадут ли мой отец и Чезаре все свое внимание этой особе и не забудут ли меня?»
На залитой майским солнцем площади собрались все кардиналы – их наряды сверкали, здесь же присутствовали послы при папском дворе, стояли навытяжку роскошно одетые стражники.
Толпа радостными криками приветствовала Лукрецию и ее двенадцать девушек. Она действительно выглядела великолепно: волосы, украшенные шляпой с перьями, золотой волной стекали на плечи, зеленое с золотом платье удивительно ей шло. Но у Латеранских ворот Лукреция наконец-то увидела ту самую женщину, которая причинила ей столько неприятных моментов, и сразу же поняла, что Санча – действительно ее соперница.
Санчу окружала положенная ей как принцессе свита: алебардщики и конюшие, придворные кавалеры и дамы, а рядом с нею ехал ее супруг Гоффредо.
Лукреции было достаточно одного взгляда, чтобы понять: Гоффредо хоть и подрос, но по-прежнему оставался ребенком. Публика могла любоваться его хорошеньким личиком и медными кудрями, но внимание ее было обращено к женщине, которая ехала рядом с ним.
Санча, дабы напомнить всем о своем испанском происхождении, оделась в черное, в черное же нарядили и Гоффредо. Однако платье ее, с чрезмерно пышными рукавами, было украшено тяжелой вышивкой, иссиня-черные волосы, так разительно контрастировавшие с ярко-голубыми глазами, были рассыпаны по плечам.
И рядом с элегантностью черного испанского наряда зеленое с золотом платье показалось чуть ли не детским.
Черные брови Санчи, согласно моде, были выщипаны, но не полностью, лицо – накрашено, и в толпе начали шептаться, что она выглядит старше своих девятнадцати лет.
Держалась она чопорно, как истинная королева, однако мелькало в ее глазах то самое обещание – обещание удовольствий, которые она с охотой дарует каждому мало-мальски ладному на вид мужчине.
Лукреция подъехала к брату и невестке, и они обменялись приветствиями, показавшимися всем окружающим вполне любезными и теплыми.
Затем они бок о бок направились к Ватикану.
– Я рада, что мы наконец встретились, – заявила Санча.
– Я тоже рада, – ответила Лукреция.
– Я уверена, что мы подружимся.
– Это мое самое сильное желание.
– Я давно мечтала познакомиться с членами моей новой семьи.
– Особенно с Чезаре, – вмешался Гоффредо. – Санча без конца расспрашивала меня о нашем брате.
– Он горит нетерпением: вести о вас достигли и Рима. Будь они с Лукрецией наедине, Санча просто расхохоталась бы в ответ, но сейчас она вынуждена была сказать:
– И я много слыхала о вас, сестрица. Какие прекрасные у вас волосы!
– То же я должна сказать и о ваших волосах.
– Но я никогда не видела таких золотистых волос!
– Теперь вы часто будете их видеть: женщины Рима завели моду носить золотые парики.
– Наверное, это в вашу честь, сестрица.
– Большинство из этих женщин – куртизанки.
– Красота – их ремесло, и неудивительно, что они стремятся походить на вас.
Лукреция слегка улыбнулась: эта женщина начала вызывать в ней нечто вроде уважения. Она не слышала разговоров в толпе.
– Мадонна Лукреция не потерпит в Ватикане соперницу, – говорили одни.
– И какую соперницу! – отвечали другие.
Александр не мог дождаться, пока кардиналы закончат требуемые этикетом приветствия. Он перешел в комнату, из которой открывался вид на площадь, и нетерпеливо выглядывал из окна: он жаждал как можно скорее увидеть эту женщину, о которой говорили как о самой красивой в Италии и которая была вольна, как куртизанка.
И вот наконец он увидел ее во главе процессии и рядом с нею свою дочь: женщина с волосами цвета воронова крыла и женщина с волосами цвета золота, и это зрелище восхитило его. Какой контраст! И как прекрасны они обе!
Пора поспешить на свое место, туда, откуда он должен приветствовать сноху. Ему не терпелось заключить в свои объятия это прелестное создание.
Он стоял под золотым балдахином, на котором была изображена история египетского бога Изиса, за спиной его столпились кардиналы, и Александр понимал всю значимость это-то момента: ему очень нравились все торжества и церемонии, в которых он представал истинным отцом церкви, он любил жизнь и все приятнейшие минуты, которые она может подарить. Он был человеком счастливым, особенно счастливым в такие мгновения.
К нему приближалась черноволосая красавица, глаза ее были опущены долу, но все равно он видел, какая смелая это женщина. Она прекрасно понимала, насколько желанна, сознавала, насколько сильно ее воздействие на мужчин, в особенности таких, как Александр, известный ценитель женского пола.
Он был взволнован не меньше, чем она, не меньше, чем малыш Гоффредо, склонившийся, чтобы поцеловать ему туфлю.
