«Приятное» исключение составляли заборы, колючая проволока и многочисленные замки, которые работали, как по маслу. Они легко запирали 350 заключенных моего или любого другого отряда.
Первый этаж стандартной жилой казармы отдавался под телевизионные комнаты и комнаты для собраний. Там же расположились и отрядные менты.
Второй и третий этажи отдали зэкам.
По обе стороны длинных коридоров, выкрашенных в веселенький темно-зеленый туалетный цвет, располагались стандартные двенадцатиместные камеры, заставленные двухъярусными нарами.
Раньше, в дотюремные времена, в период авантюры американской военщины во Вьетнаме, в комнате проживало по шесть солдат. После передачи власти Федеральному бюро по тюрьмам нас уплотнили ровно в два раза.
По «компаунду» ходили слухи, что и это не предел – говорили, что администрация вынашивала коварные планы по увеличению койковместимости до 16 человек на 64 кв. метра. З/к № 24972-050 этим слухам верил, ибо количество зэков в Америке росло не по дням, а по часам. Я сам видел, что все двигалось только в одном, весьма печальном направлении…
Те, кто избежал 12-местных камер с грязным цементным полом и островками кое-где сохранившегося линолеума, жили в двухместных «пентхаусах».
Привилегированные апартаменты застенчиво присоседились к главному коридору, по шесть камер с каждой стороны. Итого – 24 счастливчика на этаж, 48 «ветеранов» или жополизов на отряд.
Жизнь зэковской номенклатуры разительно отличалась – у них было чище, прохладнее и тише. Очередь на элитную жилплощадь тянулась в среднем по 5–6 лет, но в случае особых заслуг перед местным начальством – отрядным канцлером, ведущим или «кейс-менеджером»[184] – некоторые заключенные умудрялись получить ее в течение нескольких месяцев.
Мне эта лафа не светила.
Помимо камер, на этажах присутствовали КУТэПы: купально-умывально-туалетные помещения.
По одному ватерклозету и стоячему душу располагалось в «блатных» крыльях корпуса. Основные коридоры дали приют еще двум уборным-душевым с когда-то кафельными полами и стенами.
На стандартный тюремный сортир приходилось по 6 раковин и 6 унитазов. В боковой заплесневелой теплице по выращиванию ножного грибка уныло приютилось по 3 душевые кабинки. Половина «удобств» все время находилась в нерабочем состоянии. Среднестатистически на одном унитазе сидело по 20, а в каждом душе омывалось по 30 заключенных.
Дефицитные раковины для умывания оказались многофункциональными.
Несмотря на то что почти всегда они были забиты пищевыми отходами и волосами со всех концов земли, мы все равно умудрялись чистить над ними зубы и бриться. А мои соседи из стран Ближнего Востока в них же полоскали потные ноги перед каждой из пяти ежедневных молитв.
Все подтекало, нещадно воняло и выполняло функцию гигантской чашки Петри.
В тюрьме я заставил себя забыть, что на воле был «белым и пушистым».
Стремление к чистоте на время осталось в прошлом.
Но даже через год пребывания на американских нарах я так и не научился пользоваться туалетом в качестве джентельменского клуба. То есть вести соседские и приятельские беседы, восседая на унитазе, при этом тайно покуривая, а иногда еще и читая или жуя, как это делали другие.
В отличие от большинства моих товарищей по корпусу я старался пользоваться уборной в помещении школы или церкви. Приватно, сравнительно чисто, более-менее цивильно и всегда свободно.
С необходимым в жару купанием оказалось посложнее – мне приходилось пользоваться общественными душевыми. Там пахло хлоркой и воронежским бассейном «Спартак», куда я в детстве ходил учиться плавать.
В небольших «тихих комнатах», притулившихся в конце коридоров, хлоркой не пахло. Но в них там почти всегда толпился и шумел неприкаянный тюремный народ, вызывая злость обитателей камеры напротив. Кто-то играл на гитаре, кто-то молился, кто-то делал домашнюю работу для местной школы, кто-то дулся в карты, кто-то выяснял отношения, а кто-то гладил ненавистную темно-защитную форму.
На глажке специализировался и держал монополию пожилой доброжелательный колумбиец Гектор. Из подручных средств он смастерил гладильную доску и взимал по доллару за рубашку или брюки.
Почему-то запах свежепроглаженного белья у меня ассоциировался с детскими поездками в Сочи и проживанием у «хозяйки» тети Нины. Обоняние приносило в тюрьму забытые сюжеты из прежней жизни – советской, российской или американской.
В Форте-Фикс я окончательно убедился, что лучше всего человек «помнит носом»… Как у Маяковского, «у каждого дела – запах особый».
Первый этаж пах по-другому.
Нечистотами, гниющим мусором, текущей сантехникой, потом и испражнениями там не воняло. На первом этаже размещались офисы дуболомов, отвечающих за наш отряд, а также центральный командный пункт дежурного охранника. Из их кабинетов цивильно веяло кондиционированным воздухом.
«Что позволено Юпитеру, не позволено быку».
В левом крыле, в самом тупике, располагалась наша мини-прачечная на шесть машин.
За постирушки нужно было платить. Постирать небольшой мешок грязных вещей стоило один-два доллара. Там хозяйничал негр по имени Конго, прозванный так в честь «страны исхода». К услугам расторопного коммунальщика я прибегал каждый понедельник, выставляя на ночь заполненную сетку возле своей койки.
«Черный прачка» возвращал пахнущий «ландроматом»[185] мешок ровно в 10:30 утра.
Рядом с прачечной гостеприимно распахивал свои разбитые двери отрядный «красный уголок» – пустая звонкая комната с низким потолком, выкрашенная все в тот же темно-зеленый цвет. Главное место там занимал древний бильярд. Из другого культинвентаря присутствовал разбитый стол, перекладина для подтягиваний и неработающий велотренажер.
Пять раз в неделю, ровно в 5:30 утра, я, как штык, оказывался в «красном уголке» и начинал свою физкультминутку.
Моими партнерами по первым физкультурным утехам выступали мой друг Лук Франсуа и мой другой чернокожий приятель, нигериец Майкл.
«Миша» был умницей: получил два образования в Кембридже, имел брокерскую компанию на Уолл-стрит, публиковал собственные книги и занимался спортом.
К сожалению, таких, как Лук и Майкл, в моей тюрьме насчитывались единицы. Поэтому я очень дорожил нашими отношениями.
Чернокожие «иностранцы» отличались от наглых и циничных афроамериканцев как небо и земля. Особо искренней дружбы с последними у меня не получалось, хотя по большому счету я к ней и не стремился.
Пошутить – пожалуйста, но не более того…
Телевизионные комнаты или «TV rooms» завершали список служебных помещений моего трехэтажного барака. Их было ровно пять, причем в каждой висело по два телевизора. Итого: 10 каналов в соответствии с древнеримской концепцией для рабов и плебса – «хлеба и зрелищ».
