Книга "Я" значит "ястреб" - Хелен Макдональд

О боже! Что я здесь делаю? Сижу на белом пластиковом стуле в тени ярмарочного шатра. В нескольких метрах от меня примостилась Мэйбл, похожая на падающую на воду тень. Ее крылья плотно сложены, точно две острые сабли, а глаза от ужаса кажутся огромными. Я понимаю, что она чувствует. «Слишком много народа, – думаю я, нервно елозя на стуле. – Слишком много народа».

– Знаешь что, Хелен, – сказал мне Стюарт, – наш домовладелец попросил принести нескольких ловчих птиц на ферму, когда там будут устраивать Яблочный праздник.

– Яблочный праздник?

Стюарт объяснил, что речь идет о небольшой деревенской ярмарке, которая устраивается по давней традиции, чтобы отпраздновать успехи фермеров и отведать местных блюд. «Птицам не придется летать, они просто посидят на свежем воздухе под шатром, чтобы посетители ярмарки могли на них посмотреть. Я возьму своего сокола. Грег – рыжеголового сапсана, Алан – нескольких орлов. А ты сможешь прийти с Мэйбл?

– Да, конечно, – ответила я. – Никаких проблем.

Я вполне могла пойти. Господи, да я же когда-то работала в сокольничем центре! И целые месяцы ничем больше не занималась – только показывала посетителям ястребов. Но по мере приближения дня ярмарки я волновалась все больше. Справится ли Мэйбл? Два месяца назад она была бомбоустойчивой и толпоустойчивой. Но тетеревятники не похожи на остальных ястребов: чтобы оставаться ручными, им требуется постоянная носка на людях. Теперь, когда мы живем в малонаселенном пригороде, мы неделями не видим посторонних. И она забыла, что значит не бояться человека. Я, кстати, тоже. Я так сильно стиснула зубы при виде толпы, что почувствовала, как заныла челюсть.

Через двадцать минут Мэйбл уже поднимает одну ногу, и это выглядит довольно комично. Она недостаточно расслабилась, чтобы распушить перья, и все еще напоминает мокрого пестрого тюленя. Но все-таки слегка успокоилась и выглядит, как человек, который ведет машину, положив руку на рычаг коробки передач. Рядом с другими птицами она кажется маленькой и жалкой. Слева от нее – беркут, громадина, у которого перья на груди лежат, как кольчуга, а лапы с когтями размером с человеческую руку. Справа – самец боевого орла, черно-белое чудовище с пронзительными белыми глазами, способный убить антилопу. Он огромен: крупнее, чем те собаки, что проходят мимо сетчатого заграждения перед шатром, и он следит за ними, приподняв хохолок, похожий на лепестки черной хризантемы, и не торопясь обдумывает возможности убийства.

Стюарт принес своего сокола, Грег – рыжеголового сапсана, небольшого красивого сокола с оперением серовато-голубого и медно-желтого цвета и тонкими золотистыми пальцами. Сапсан чистит перышки, а его хозяин сидит, положив ногу на ногу и болтая со зрителями. На локте его красного кашемирового свитера зияет большая дыра. Алан, владелец беркута, пьет чай из пластиковой чашечки, положив руку на высокую присаду сокола-балобана, а тот глядит на него игриво и дружелюбно.

Мне не сидится на месте, и я отправляюсь погулять по ярмарке. Она небольшая, но на ней множество удивительных вещей. Сквозь высохшие листья каштана поднимается, завиваясь, дымок от барбекю, жарящегося на металлической бочке. Под деревом разливают в чашки яблочный сок из старинного деревянного пресса. Раздавленная окисленная мякоть падает в кучи рядом, и человек, загружающий яблоки в пресс, что-то кричит грубоватому садоводу у соседней палатки, где продаются саженцы. Я нахожу палатку с тортами и кексами, гримировочную палатку, палатку-виварий со змеями, пауками и палочниками размером с ладонь. У фургона с мороженым поставлен целый прилавок для продавцов оранжевых тыкв. Мальчик, согнувшись, смотрит на кролика, сидящего в клетке с надписью «Меня зовут Флопси». «Привет, Флопси!» – говорит мальчик и прижимает к проволоке руку. Я захожу в белый шатер и внутри, в зеленоватом сумраке, вижу столы, на которых разложены сотни видов яблок. Одни величиной с куриное яйцо, другие – те, что непременно требуют варки – гигантские, разросшиеся до таких размеров, что их можно держать только обеими руками. Каждый вид положен в отдельный деревянный ящик с ярлыком. Медленно прохожу мимо яблок, наслаждаясь их мельчайшими различиями. Нежно-оранжевые, с тигровыми пятнами, в розовую полоску. «Чарлз Росс. Беркшир, до 1890 г. Двойное использование». Мелкие, с красновато-коричневыми, под цвет коры, отметинами на бледно-зеленом фоне. «Коронация. Суссекс, 1902 г. Десертные». Миниатюрные зеленые, похожие на гальку, темно-розовые с той стороны, что была на солнце. «Радость Чиверза. Кембриджшир, 1920 г. Десертные». Огромное яблоко, темно-желтое, с выступающими пятнами ярко-красного цвета «Идеал Писгуда. Линкольншир, 1853. Двойное использование».

Яблоки меня развеселили. Торговые ряды тоже. Я решила, что ярмарка – это замечательно. Иду назад на свое место и вместе с Мэйбл успокаиваюсь. Жадно съедаю бургер, болтаю с друзьями-сокольниками. Мы рассказываем друг другу разные истории, анекдоты. Старые печали отступают. В мельчайших подробностях мы обсуждаем качества, способности и особенности охоты различных птиц. Я вдруг понимаю, как сильно изменилась соколиная охота со времен Блейна и Уайта. В ту эпоху она была занятием для избранных, аристократический спорт офицеров и джентльменов. В Германии охота с ловчими птицами давала пищу отвратительным россказням о мифическом арийском прошлом немецкой нации. А сегодня мы сидим здесь – все совершенно разные: плотник и он же бывший байкер, смотритель зоопарка и он же бывший военный, еще два смотрителя зоопарка, электрик, а рядом с ним забросивший науку историк. Четверо мужчин, две женщины, два орла, три сокола и ястреб-тетеревятник. Я пью сидр из горлышка и понимаю, что именно о такой компании мечтала всю жизнь.

– Извините, это ястреб-тетеревятник?

Мужчина лет сорока, в очках. Коренастый, веселый. Держит за руку егозу-малыша.

– Подожди, Том, – просит он. – Сейчас купим тебе мороженое. Только я хочу сначала немножко поговорить с этой дамой.

Я улыбаюсь. Мне известно, что значит удерживать создание, которому не терпится быть совсем в другом месте. И тут – совсем чуть-чуть – мое сердце сжимается.

Ни отца, ни друга, ни ребенка, ни работы, ни дома.

«Не раскисай, Хелен», – мысленно шиплю я самой себе.

– Это ваш? – спрашивает он. – Ух ты, какой!

Я рассказываю ему про ястребов-тетеревятников. Он слушает. Потом его лицо делается серьезным и печальным.

– Как вам повезло! – говорит он. – Я всегда хотел заниматься соколиной охотой. Всю жизнь. У меня и книжки есть, все есть… но никак не найти времени, – он задумывается. – Может, когда-нибудь… – Он прижимает к себе Тома. – Ну что, пошли, – говорит он, и они направляются к фургону с мороженым.

Белесый воздух и боль в костях. У меня снова мигрень. Глотаю таблетку с кодеином и парацетамолом. Голова не проходит. За окном туманно-серый свет, словно к стеклу приклеили кальку. Снова ложусь в постель. «Надо вывезти на охоту ястреба, – думаю я, проснувшись. – Надо вывезти на охоту ястреба». Но мне так тяжело двигаться, что я тайно надеюсь, вдруг сегодня у Мэйбл неподходящий для охоты вес или на дворе плохая погода. Но на этот раз предлога остаться в постели не находится: и птица, и погода в норме.