В сорок пять Зепп Гшвендтнер перестал быть пилотом и начал учить тех, кто станет пилотом потом. Написал несколько книг. Небо не оставил, поднимался туда на маленькой двухместной Сессне, которая, впрочем, вряд ли могла донести его до моря. Все хотели попасть в класс к Зеппу Гшвендтнеру, он был удачливым пилотом и его удачливость передавалась его ученикам.
Когда Зеппу Гшвендтнеру исполнилось шестьдесят, он оставил преподавание. После шумной прощальной вечеринки, бывший пилот заперся дома и не выходил оттуда около недели. Еще через сутки была обнаружена пропажа старенькой Сессны. Той самой, на которой так любил подниматься в небо Зепп Гшвендтнер. Сам Зепп Гшвендтнер тоже исчез.
Много дней не утихал поселок. Коллеги облетали окрестности в поисках разбившегося Зеппа Гшвендтнера, «Практическая дальность самолета – 850 километров», кричали они друг другу, «он не мог далеко улететь, он просто где-то упал». Но ведь улетел.
Домыслы о том, что случилось, не строили разве что младенцы. Жену и дочь Зеппа Гшвендтнера несколько раз вызывали на допрос в полицию. Жена слабо улыбалась и пожимала плечами, дочь вовсе отмалчивалась. Улетел и все, кому же знать?
Через год успокоились. Отслужили поминальную службу, выпили по стаканчику за упокой души пилота, мечтавшего о море, и разошлись. Отъезд жены и дочери Зеппа Гшвендтнера уже совсем никто не заметил, кроме парочки ближайших соседей. Впрочем, кассирша, продававшая билеты фрау Гшвендтнер, рассказывала товаркам, что последним пунктом назначения у семьи пропавшего пилота, был далекий маленький город у моря: «Она ведь оттуда родом, вы знали?».
В наш город туристы нечасто попадают, хоть и море рядом, а развлечений-то никаких. Жара и скука. Единственная достопримечательность, что достается на долю редких гостей – маленькая Сессна на берегу. Самолетик стоит прямо на камнях, глядя носом за горизонт. Рядом с ним любят назначать свидания и встречи, дети обожают играть возле него да и взрослым он тоже нравится. Наша Сессна не памятник, нет! Она самый настоящий, просто очень маленький самолет. У нее даже есть хозяин – Зепп Гшвендтнер, капитан одного из наших рыболовных судов. Говорят, раньше он был пилотом.
Мы тут все ловим рыбу, и я тоже когда-нибудь буду. Возможно, даже под началом Зеппа Гшвендтнера, мама говорит, это было бы хорошо. У нас тут считается, что Зепп Гшвендтнер – отличный капитан и удачливый моряк, и ходить с ним на одном судне – лучше и не придумаешь.
Но я надеюсь, что мне все же удастся уговорить господина Гшвендтнера научить меня летать. Пока он не поддается на мои просьбы, хотя про небо я знаю уже очень-очень много. Я не отчаиваюсь, госпожа Гшвендтнер, его жена, говорит, что рано или поздно Зепп Гшвендтнер обязательно смягчится, согласится и пустит меня в самолет. И я поднимусь в небо.
Мария Станкевич
Ида
– А потом заведем собаку. Дворняжку. Возьмем из приюта или вообще на улице подберем. Дворняги – лучшие друзья на свете.
Ида часто так говорила. Возможно, ей казалось, что собака – вершина уюта, высшая точка всех желаний, что-то, что появляется в последнюю очередь – когда все вопросы решены, все проблемы в прошлом, все слезы высохли, а все враги мертвы и больше никогда не побеспокоят нас. К собакам я была равнодушна, но неизменно отвечала:
– Дворняги, конечно, лучшие.
Мы с Идой познакомились около года назад: в городском парке, возле пруда с двумя томными деревянными русалками. Я никогда не знакомилась на улице и вообще не представляла, как это могло бы со мной произойти. Оказалось, очень просто: привет, меня зовут Ида…
С ней вообще было просто. Она приходила и уходила, ничего не просила, ни о чем не спрашивала. Никогда не оставалась на ночь, как бы я ее ни умоляла, никогда не оставляла меня у себя. Сколько бы ни было времени, она рано или поздно говорила: «Я вызову тебе такси». И вызывала, и я уходила из ее маленькой квартиры на пятом этаже. А в общем меня никто и не спрашивал.
Я носила ей цветы, покупала у глухой старухи на углу. Она читала мне стихи, очень любила Пушкина.
– И, как чижик в клетке тесной, дома буду горевать и Наташу вспоминать! – говорила она уходя, и обязательно добавляла. – Собаку мы назовем Наташей – в честь тебя.
Я смеялась:
– Как ты себе это представляешь? Собака Наташа!
Это было легко, смешно, нежно – и чудовищно пошло. Это было некрасиво, невыносимо, неправда – и очень хорошо. Мы носились по городу, обедали в кафе и пили вино на крышах, обменивались смс-ками и письмами, смеялись и плакали, созванивались каждые полчаса, почти не касались друг друга – и говорили, говорили, говорили.
А ночами – теми ночами, когда Иды не было рядом, – я маялась от стыда и думала, что надо бы завязать, уйти, исчезнуть. Лучше всего – без предупреждения, не оставив даже записки, перестав отвечать на звонки. И свет, свет не включать в квартире по меньшей мере неделю! Давно, усталый раб, замыслил я побег… Но где взять решимости его совершить? Каждое утро приносило мне радость – Иду. Я не могла, я хотела быть с ней и ужасно от этого бесилась.
Бесилась и снова и снова покупала цветы у старухи на углу. Ида моя Ида, мне никогда не было так славно, как рядом с тобой. Если я не найду выход, мы обязательно заведем с тобой собаку.
Она успела сбежать первой: просто однажды не пришла и все. Мы договорились встретиться у пруда, на том же месте, где познакомились. Я просидела там несколько часов, продрогла, съела четыре гамбургера и два кокона сахарной ваты. Меня тошнило, а Ида так и не появилась.
В знакомую до последнего пятна дверь я звонила так долго, что не выдержали соседи. Дверь тамбура открылась и на меня уставилась толстая сердитая девица лет двадцати.
– Вам кого?
– Иду… соседку вашу… Из сто пятой. Вы случайно не знаете, она дома?
– Из сто пятой? – девица озадачилась и для верности ткнула пальцем в Идину дверь. – Из этой?
Я кивнула.
– Нет там никого. Давно уже, – она подозрительно прищурилась и дернула носом, принюхиваясь. Но от меня не пахло алкоголем, от меня пахло отчаянием. Из-за девициных ног выглядывали две собачьих морды. Кажется, таксы.
Две недели я ходила как во сне. Снова и снова набирала номер Иды, торчала под ее окнами, которые были темны как мое будущее, писала письма – они не возвращались, но и ответа не было. Каждый свободный день я ходила к пруду. Там-то мы и встретились.
У нее был раздутый живот и тонкие лапы, у нее гноились глаза и уши все в болячках. В жизни не видела более жалкого создания, даже подумала, что ее было бы гуманнее усыпить, чем спасать. Она прижалась к моей ноге и начала сосать шнурок ботинка. Я не планировала заводить собаку.
Я назвала ее Идой. Ида Вторая. И единственная.
Таская Иду к ветеринару, промывая ей глаза, вкалывая ей лекарства, пытаясь затолкать в маленькую слюнявую пасть таблетки и вынимая из нее остатки мусора, вытирая лужи, спасая ботинки от режущихся зубов, возвращаясь бегом домой – ждет, соскучилась девочка, – я все время думала…
