– Вы, господин Принс, сами заставили страдать немало людей, – равнодушно ответил я. – Считайте это воздаянием.
– Кучка глупых головорезов, одержимых странной философией, – язвительно бросил Принс. Даже в последние мгновения жизни он не мог воздержаться от презрения. – Вы живете в этом мире, но не можете заставить его двигаться в нужном вам направлении.
Здесь я не выдержал и улыбнулся:
– Насчет моих побуждений вы ошиблись. Меня интересуют только деньги.
– Как и меня когда-то, парень, – прохрипел он. – Как и меня…
Принса не стало.
Оставив тело в беседке, я вышел во двор и вдруг услышал шум, доносящийся сверху. Вскинув голову, я увидел на балконе Робертса и Мэри. К ее виску был приставлен кремневый пистолет. Другой рукой он сжимал ей правое запястье, пресекая возможность удара клинком. Смышленый парень.
– Я нашла твоего человека, – крикнула Мэри.
Казалось, ее ничуть не волновало дуло у виска. А Мудрец вполне мог нажать курок. Я это чувствовал по огню в его глазах. Они буквально пылали. «А меня ты помнишь, приятель? – мысленно спросил я. – Помнишь человека, стоявшего рядом, пока они брали у тебя кровь?»
Он вспомнил и кивнул.
– Тамплиер из Гаваны, – сказал Мудрец.
– Ошибаешься, приятель, – крикнул я ему. – Я не тамплиер. То был мой тактический маневр. А сюда мы явились, чтобы спасти твою задницу.
(В действительности это означало: «Терзать тебя до тех пор, пока не скажешь, где находится Обсерватория».)
– Спасать? Меня? Я работаю на господина Принса.
– Тебе бы стоило осмотрительнее выбирать хозяина. Он намеревался продать тебя тамплиерам.
Мудрец закатил глаза:
– Похоже, никому нельзя доверять.
Наш разговор ослабил его бдительность, чем не преминула воспользоваться Мэри. Она каблуком ударила Мудреца в голень. Он взвыл от боли. Мэри дернулась вбок и высвободилась из его хватки. Она собралась ударить противника по правой руке, сжимавшей пистолет. Замысел не удался: Робертс оттолкнул ее руку, навел на Мэри пистолет и выстрелил. К счастью, мимо, но от его толчка Мэри потеряла равновесие. Усмотрев в этом шанс, Мудрец уперся в перила, стремительно развернулся и ударил ее ногами. Мэри с воплем перелетела через перила. Я метнулся вперед, рассчитывая подхватить девушку, но ей удалось схватиться за перила нижнего этажа и выпрыгнуть на балкон.
Мудрец выхватил второй пистолет, но во двор уже вбегали караульные, которых всполошил выстрел.
– Робертс! – крикнул я, думая, что он начнет стрелять по солдатам, но он выстрелил в колокол.
Раздался громкий гул.
Мудрец не мог промахнуться. Значит, он сделал это намеренно. Его сигнал услышали. Караульные вбегали через все арки двора, окружая нас. Мэри легко спрыгнула с балкона, щелкнув пружиной скрытого клинка. Мы встали спина к спине. Численное превосходство противников уже не позволяло расправляться с ними неспешно. Солдаты выхватывали пистолеты и мушкеты. Заваруха началась.
На каждого из нас пришлось по шестеро охранников. Двенадцать человек нашли свою смерть. Одни умели сражаться лучше, другие хуже; кто держался смелее, кто трусил. Нашелся и такой, который вообще никуда не годился. Он ворвался во двор, щурясь и скуля, как щенок.
Судя по топоту ног, сюда бежало подкрепление. Теперь настал наш черед удирать. Покинув двор, мы бросились к воротам, успевая кричать встречающимся рабам: «Не стойте! Бегите отсюда!» Если бы не десятки солдат, наступавших нам на пятки, мы бы заставили рабов покинуть плантацию. А так… я даже не знаю, воспользовался ли хоть кто-то из них подаренным нами шансом на свободу.
Позже, когда я исчерпал весь запас ругательств, досадуя на упущенного Робертса, я спросил ее настоящее имя.
– Матушка знала меня как Мэри Рид, – ответила она, и в то же мгновение к моему паху прижалось что-то острое.
Глянув вниз, я увидел острие ее скрытого клинка.
Слава богу, она при этом улыбалась.
– Но никому ни слова, иначе я тебе кое-что оттяпаю, – пригрозила она.
И я никогда и никому не выдал ее тайну. Ведь Мэри была женщиной, умевшей мочиться стоя. Я не собирался недооценивать ее.
41
Январь 1718 г.
Дорогой Эдвард!
Пишу тебе, чтобы сообщить печальную весть. Месяц назад твой отец отошел в мир иной, сраженный плевритом. Уходил он тихо, без мучений, умерев у меня на руках, что отчасти служит мне утешением. По крайней мере, мы с ним были вместе до самого конца.
Ко времени его кончины мы уже совсем обеднели, и потому я пошла работать в местную таверну, куда ты можешь адресовать ответное письмо, если захочешь написать. До меня дошли известия о твоих подвигах. Говорят, будто ты сделался пиратом и снискал дурную славу. Прошу, напиши и развей мои страхи. К сожалению, Кэролайн я не видела с тех пор, как ты уплыл, и потому ничего не могу сообщить о ее здоровье.
МамаЯ смотрел на обратный адрес и не знал, смеяться мне или плакать.
42
Первые месяцы 1718 года я провел в Нассау. Где же еще? Нассау был моим домом. Но из событий тех дней память сохранила лишь обрывки. Почему? Этот вопрос задавай не мне, а ему. Ему, тихому голосу внутри, который побуждает выпить еще, когда ты знаешь, что уже хватит. Это он, тихий внутренний голос, начинал назойливо меня увещевать, не позволяя пройти мимо «Старого Эйвери», где я обычно и застревал на целый день. Наутро я просыпался в совершенно непотребном состоянии, зная, что существует лишь одно снадобье, способное облегчить мои страдания, и найти его можно у Энн Бонни в «Старом Эйвери». Я тащился туда. Что было потом? Думаю, ты уже догадалась: весь этот чертов порочный круг начинался заново.
Да, я уже давно привык выпивкой глушить свою неудовлетворенность. Но у выпивки есть особенность: порой ты сам не понимаешь, зачем пьешь. Ты не осознаешь, что выпивка – не лекарство от твоего состояния, а его симптом. Я сидел и тупо наблюдал, как Нассау все больше ветшает и превращается в развалины. Однако затуманенный ум притуплял всякое недовольство по этому поводу. Вместо действий я дни напролет просиживал в «Старом Эйвери», за своим излюбленным столом, разглядывая замызганный рисунок Обсерватории или пытаясь накропать письмо матери или Кэролайн. Иногда я думал об отце. Спрашивал себя: не приблизил ли пожар на ферме его смерть? Не был ли я виноват во всем этом? Ответ я знал, из-за чего все попытки написать матери оканчивались скомканными клочками бумаги, которыми был усеян пол террасы.
Но должен сказать: я был не настолько погружен в свои заботы, чтобы не услаждать глаза созерцанием великолепной задницы Энн Бонни, даже если сама Энн была запретным плодом. (Формально так оно и было, но Энн… скажем так, ей нравилось общество пиратов, если ты понимаешь, что я имею в виду.)
