Пол ухватился обеими руками за ботинок Юлиана, но не смог сдвинуть его ни на миллиметр.
– Знаешь, мне нужно усилить давление всего на пять фунтов, и я раздавлю твою трахею, – сказал Юлиан таким обыденным тоном, что Грейс стало не по себе.
Глаза Пола полезли из орбит.
– Ладно, мужик, сдаюсь, – прохрипел Пол, пытаясь оторвать ногу Юлиана от своей шеи. – Только не калечь меня.
Юлиан поднажал еще чуть-чуть, и Грейс затаила дыхание. Она не сомневалась, что Юлиан может претворить свою угрозу в жизнь.
– Не надо, – взмолился Пол, и по щекам его потекли слезы, – не делай этого.
У Грейс в горле стоял ком. Много лет назад она сказала то же самое в постели Пола.
Она встретилась взглядом с Юлианом. В его глазах горели ярость и жажда крови – похоже, он готов был убить свою жертву ради нее.
– Отпусти его, Юлиан, – сказала она тихо. – Эта мразь не стоит и одного твоего волоса.
Юлиан прищурился.
– Там, откуда я родом, мы разрубали на куски таких никчемных трусов, как ты. Просто так, чтобы потренироваться.
Грейс была уверена, что он все-таки убьет Пола, но Юлиан убрал ногу и отошел на шаг в сторону. Пол с трудом поднялся на ноги.
– Теперь ты должен извиниться перед моей девушкой.
Пол утер нос тыльной стороной ладони и хмуро пробормотал:
– Прошу прощения.
– Скажи это так, чтобы я поверил, – потребовал Юлиан.
– Грейс, прости меня. Мне правда очень жаль.
Она не успела ничего ответить, потому что Юлиан обнял ее за плечи и вывел из заведения, после чего они молча дошли до машины. Грейс чувствовала, что с Юлианом что-то происходит: его тело было напряжено, словно натянутая струна.
– Жаль, ты не дала мне убить его.
– Но послушай…
– Ты не представляешь, как больно мне было оставлять его там. Я не из тех, кто прощает врагов. – Юлиан ударил ладонью по капоту машины. – Когда-то я таким подонкам кишки выпускал, а сейчас… – Он замолчал. На него нахлынули воспоминания двухтысячелетней давности. Юлиан видел себя уважаемым человеком, полководцем, героем Македонии. Тогда римляне сдавались ему без боя, едва заметив знамена его армии.
А кем он стал сейчас? Пустышкой. Домашним животным на содержании у тех, кто призывает его.
Две тысячи лет он жил без эмоций, обходясь двумя десятками слов.
Грейс молча наблюдала за тем, как эмоции одна за другой сменяются на его лице. Злость, смятение, страх. Она обошла машину и хотела обнять его, успокоить, но Юлиан не дал ей дотронуться до себя.
– Разве ты не видишь? – раздраженно сказал он. – Я больше не знаю, кто я такой. Я знаю, кем был в Македонии, но не здесь. – Он поднял руку, чтобы Грейс увидела слова, которые выжег Приап. – Зачем ты изменила меня, Грейс? Почему ты не оставила все как есть? Я научил себя не чувствовать, не думать: просто приходил, делал, что мне велели, и уходил. Я уже ничего не хотел. А теперь… – Он стал озираться по сторонам, словно человек, проснувшийся посреди кошмара.
Грейс протянула к нему руку.
– Послушай меня, Юлиан…
Он покачал головой и отошел на шаг.
– Нет! Я не знаю, к какому миру принадлежу, не знаю, где мое место. Тебе этого не понять.
– Я постараюсь, если ты объяснишь мне.
– Невозможно объяснить, что значит жить между двух миров и быть отвергнутым и тем и другим. Я не человек и не бог, а какой-то гибрид. Ты представить не можешь себе, как я рос. Моя мать отдала меня отцу, отец отдал своей жене, а та отдавала кому угодно, лишь бы с глаз долой. Последние две тысячи лет меня покупали и продавали ничтожные люди, и у меня не было места, которое я смог бы называть домом.
Его боль терзала Грейс.
– Ты нужен мне, Юлиан.
– Нет. Зачем я тебе?
– Да как ты можешь такое говорить! Мне никогда и никто не был нужен так сильно, как ты.
– А по-моему, это лишь похоть.
Тут уж Грейс не на шутку разозлилась. Как он может судить о ее чувствах? Почему не верит, что они идут из глубины души?
– Не смей говорить мне о том, что я чувствую. Я не ребенок.
Юлиан покачал головой. Это все проклятие. По иному и быть не может. Никто не способен его любить. Впрочем, если бы Грейс действительно полюбила его… это было бы чудом, благодатью. Увы, он рожден не для того, чтобы познать, что такое благодать… Все, чего ему теперь хотелось, – отдохнуть от своей боли.
Грейс никак не могла понять, почему Юлиан отвергает ее, и все же не винила его в этом. Ему слишком часто делали больно. Теперь она непременно должна найти способ доказать ему свою любовь, потому что если потеряет его, то попросту умрет.
Глава 15
Однако что бы ни пыталась сделать Грейс, чтобы достучаться до Юлиана, все без толку. Казалось, он окружил себя непроницаемой стеной и даже не просил почитать ему.
В понедельник Грейс пошла на работу с тяжелым сердцем и никак не могла заставить себя сосредоточиться на пациентах. Она думала лишь о небесно-голубых глазах, когда вдруг услышала:
– Мисс Александер?
Грейс подняла взгляд и увидела перед собой удивительно красивую блондинку чуть старше двадцати – она стояла в дверном проеме и выглядела так, словно только что сошла с европейского подиума. На ней был красный шелковый костюм от Армани, чулки в тон и туфли.
– Прошу прощения, – извинилась Грейс, – но я уже закончила прием. Если хотите, можете прийти завтра…
– Я что, похожа на человека, которому нужен сексопатолог?
На такого человека посетительница явно не походила, но Грейс давно усвоила, что нельзя судить о проблемах людей по первому впечатлению.
Тем временем женщина вошла в кабинет, не дожидаясь приглашения и с надменной грацией, которая показалась Грейс удивительно знакомой. Первым делом она подошла к стене, на которой висели сертификаты и дипломы Грейс.
– Впечатляет. – Она повернулась к Грейс, бросила на нее оценивающий взгляд и, судя по мине на ее лице, сделала нелестные выводы о хозяйке. – Ты недостаточно хороша для него, а? Может, тебе стоит задуматься об этом? И… где ты нашла это ужасное платье?
Грейс помимо воли задели слова незнакомки.
– Что вы имеете в виду?
Но женщина даже не обратила внимания на ее вопрос.
– Скажи, каково находиться рядом с таким мужчиной, как Юлиан, зная, что, будь у него выбор, он никогда бы не остался с тобой? Такой высокий, красивый, сильный и неудержимый – у тебя никогда не было такого мужчины, правда?
Грейс на мгновение лишилась дара речи. Впрочем, это не имело никакого значения, поскольку женщина продолжала тараторить без умолку.
