Как всегда, читаю про мореходов.
Кровь стынет в жилах. Траулеры, Северное море, круглосуточное болтание на волнах, холод, туман, теснота кубрика, вонь, ацетилен, табак и долги. Ножи, кишки, бессонница и тошнота. Криминальные хари, траловые доски, виски и вой сирен.
По лесенке спустился кок (по-прежнему в колпаке), неся в руках полную кастрюлю какого-то варева, которое заставило бы человека с более чувствительным желудком умереть на месте. Это была шотландская похлебка с неснятой пеной и золотистой пленкой жира, на которой всплывали небольшие пузырьки. Вскоре кок появился снова, на сей раз он принес в судке жареное мясо. На десерт был огромных размеров пудинг с жидким заварным кремом.
Выдохнул.
У нас на судне на десерт было размокшее печенье и барбариска. У них на каких-то провонявших китобоях регулярно бисквиты, мармелад и горячие булки с нормандским маслом. При этом они – мореходы и свирепые альбатросы, а мы в сравнении – баржа на приколе.
С другой стороны, вот работал я коком на «Лебедяни». Экипаж – китайцы, индусы, украинец, австралиец, флаг панамский и я. Я бы подох, поди, обслуживая десерты. А так я приучил китайцев к макаронам с сахаром – очень полезно и вкусно до ужаса.
Мандаринов туда накидаешь с отварной капустой – так и австралиец жрал.
Лечебный завтрак
Завтракал, как всегда, с восторгом!
Из-за систематического лечебного недоедания стал ценить моменты, когда ты, каша на воде и обезжиренное молоко соединяются у чашки спитого чая. А кругом, глядь, жизнь! Во всем её обильном многообразии. И в копченой грудинке. И в мантах таких, которые лежат такие… такие прекрасные и не виноватые ни в чём.
Люди, сидящие рядом, наворачивают дымящиеся жирные сосиски на локти, вытирают лица блинами, хохочут над тарелками с беконом и грибами, скусывают булки горячие, запихивают внутрь булок масло завитками, обжигаются, дышат жарко булочным паром. Сыр на тарелке острый козий, сбоку мёд и виноград зелёный. Никто не ест этот сыр! Они его достают специально для пыток меня.
Один оладьи по две штуки за раз макает в сметану, щурится. Вторая диетичка ореховой крошкой посыпает. Вафельницу принесли. Запах корицы, ванили, каких-то плюшек горячих, мяса, горчицы и шкворчащих на сале яиц. Домоправительница в три смены шлёпает блины с припеком, без припека, такие и простые, и те ещё, гречишные, и кислые, и сладкие, и ажурные, и плотные, и когда это закончится, и ещё с мясом, творогом и селёдкой блины…
За старую веру муки принимаю.
Закрыл лицо ладонями и понял, что в ладонях моих изящных лицо помещается совершенно без остатка, и много места, свободного от щёк, остаётся. Скоро одной ладонью буду лицо своё обнимать аскетичное.
Пёс с миской в зубах мечется меж приплясывающих ног, тоже проголодался, хочет лаять, но миска, миска! миска мешает! буду рычать! покормите меня, сваво пёсика милаго! харошева! да! дайте жрать! жрать дайте! жрать! начальники, грев где?! всех сейчас! а-а-а-а-а! корма! корма дайте! устрою! дайте жрать! обожаю всех вас! дайте!..
Федюнин скромно спустился в кухню, запинаясь от смущения, попросил котлет, робко взял всю кастрюлю и несмело вышел. Он любит, чтоб он один и кастрюля.
А я зеленей фикуса уже. Некурящий, нежрущий, непьющий, судя по всему, идиот. Кроваваго всем воздаяния, ангела за трапезой, покарай вас всех Господь…
Ужин
Ужин в моей семье сегодня будет проходить под неброским лозунгом: «Ад, где твоя победа? Смерть, где твои плоды?!»
А всё из-за некурения. Продукты, привычные с детства, с пяти лет, с возраста, когда я начал небрежно сосулить папиросы и махру, оказывается, имеют какой-то неожиданный вкус. Но это не так страшно, как то, что продукты стали внезапно обретать противоестественные запахи. Всё новое, неожиданное.
Растирал, нюхал, пробовал, схлёбывал. С каждым разом новая гамма вкусов и запахов. Чуть не рехнулся. Бесновался у плиты с двух часов дня. В четыре часа дня спустился в подвал своего замка на горе и трясущимися руками вскрыл ящик с гороховым концентратом, нашарил консервов мясных три банки, оторвал от связки крупную луковицу.
На кухню вернулся с полной охапкой будущей вкусноты, ногами катил перед собой тыкву. Будет тыквенный суп. Консервы. Горох. Семья голодной не останется с некурящим папашей, вернувшим себе вкус, обоняние и подозрительную весёлость, найденную в подвале.
И макароны ещё отварю! Макароны с хлебцем – они до ужаса вкусные.
Женщины-с
Рыжая
Наделил меня Господь счастьем жить с удивительными людьми.
Сам я прост. Талая вода и пророщенный овес – вот предел моих дерзких мечтаний. Ещё одеяло. Может быть, печечка теплая. И, конечно, дикая, несусветная, ничем не ограниченная власть. Чтобы бросать в пекло сражений визжащие от ужаса миллионы. Вот, собственно, что мне нужно, то малое, на что я согласен. И всё! Больше ничего не жажду.
А люди, с которыми я живу, они хитры. Ухватишь одну из них, буквально рукой ухватишь за рыжий хвост. Выдернешь её, говорю, за хвост, чуть облезлый от употребления, из норы, в которую она почти что скрылась. Собаки заходятся кашляющим лаем, кругом потные лица моих пособников, жар поднимается от голов, стылый лес кругом, иней, пни, кривые клёны. Выдёргиваешь, значит, за хвост рыжую, а она эдак складывает лапы на многообещающей груди и говорит умильно и с непередаваемой нежностью ко всему сущему, вися вниз головой:
– Боже! Боже! Как же прекрасен осенний лес!
Смотрит с искренностью блестящей и чуть ранимой. Носом шмыгает.
А сама передушила прошлой ночью десяток кур и лошадь укусила.
Чувствую свое бессилие.
Тату
У моей бабушки была татуировка.
У моей мамы была татуировка.
Господи, у матери Черчилля была татуировка на руке в виде змеи! Татуирована была к началу XX века добрая половина дам петербургского света.
