Так почему его туда тянуло?
– Ну как тебе объяснить? – риторически вопросил бы Вик в итоге. – Ты просто туда сходи как-нибудь и попробуй.
Когда мембрана разорвалась, возник запах мокрой шерсти и вкус гнилого авокадо во рту, и Вик понял, что Перешел. Он открыл глаза. Кучи остались там, где были. Та же пыльная пустошь, словно окрестные дома обвалились совсем недавно. Тумана нет. Воздух прохладный. На полдороге вверх виднелось цветущее вишневое дерево. Бело-розовые лепестки купаются в солнечном свете. Раздался звук, словно кто-то играл на органе.
С шумом ветра он пока мог примириться. Шумом ветра тут можно пренебречь, но как только покажется, что лепестки засияли мягким светом сами по себе, это будет означать, что Вик повернул не туда; в таком случае лучше бросить этот путь и вернуться в бар Лив Хюлы. Иначе будет скверно. Выбора не останется. Вик с трудом взобрался по груде мусора, на каждом шаге уходившей у него из-под ног под нескладные музыкальные каскады черепичного треска. На сей раз ему повезло. Но пройди он снова с Окраины, зажмурься под вишневым деревом, повернись трижды и снова открой, оказалось бы, скорее всего, что груда обломков превратилась в короткий пролет внутренней лестницы.
Вода стекала по желтой полуразваленной стене слева, где время от времени вспыхивал свет. На каком-то шаге день сменился ночью, затем ночь – днем; в комнате же на самом верху лестницы всегда стоял послеполуденный час и нереальный свет теплых оттенков лился внутрь через окно. Никогда не знаешь, что там застанешь, это, кажется, зависит от дня недели; в начале своей карьеры Вик заметил, что, покидая Окраину по средам, обнаруживает комнату пустой, но в пепельнице на подоконнике неизменно торчит наполовину скуренная сигарета. Трудно было не поддаться иллюзии, что комнату совсем недавно кто-то покинул, но если так, то этот кто-то ведь должен был пройти мимо Вика на лестнице?
Сегодня в комнате раздавалось медленное тиканье механических часов. И на каждой ровной поверхности – на тумбе с зеленой скатертью, на крупных предметах мебели коричневого цвета, на каминной доске, на полках – короче, везде, кроме пола, – сидели черные и белые коты.
Они пахли так, как никогда не пахнут в Саудади: запах был тяжелый и плотный, как тальковая пудра. Они сидели неподвижно, слишком тесно, чтобы шевелиться. Когда Вик вошел, они не смотрели на него. Даже Эмиль Бонавентура соглашался, что, если прибыть в Зону с Окраины между рассветом и закатом, коты неизменно окажутся во внешних районах. Свидетельства очевидцев, как обычно, расходились между собой, но Вик и по собственному опыту мог судить, что коты тут везде; в некоторых местах они покрывали любые поверхности толстым меховым слоем, как геологические отложения. Всегда неподвижные, они не смотрели на пришельца, сидели, прижав морды к стенам, углам, паутине, друг к дружке. Могло показаться, что они игнорируют людей. А может, у них выбора не было, – куда бы ни упал взгляд, отворачиваться. Эмиль полагал, что эти показания, пускай и анекдотические, рано или поздно получат научное объяснение снаружи.
У Вика Серотонина собственной теории насчет котов не имелось.
Он стоял посредине комнаты.
Как раз на уровне его взгляда слева направо протянулась улица. Довольно оживленная. Там смеялись. Туда-сюда стучали женские каблуки. Рикши звякали колокольчиками. Послеобеденное время глубокого летнего дня, из всех щелей доносится нью-нуэвское танго. Пахло café électrique, калполом и прочими экзотическими стимуляторами с Древней Земли. Что-то падало и бухало, скрипело по влажному цементу, вгрызалось в кирпичи, словно по соседству работали крупные строительные механизмы. Внизу все и вся были очень заняты, словно решив перекусить прямо на работе – солеными грушами с любопытным салатом из листьев нездешних растений. И так всегда, пока не приблизишься к окну и не посмотришь вниз. Звуки тут же исчезали, словно выключалась запись, и становилось ясно: с улицей что-то неладно. Это была репродукция. В обе стороны она плавно закруглялась, уходя вдаль к идентичным закатам, озарявшим неестественным светом офисы и магазинчики, кафе и фонари: закатные тона были густо-желтые, синие и красные, а теневые контуры – пронзительно-черные.
Пусто. Тихо. Вик глядел наружу.
Спустя пару минут заиграл аккордеон – в баре близ схрона Эрнандо, затем снова замолчал, и Вик, как и ожидал, увидел Элизабет Кьелар: та пыталась спуститься по середине улицы. Время там шло в ином темпе, нежели здесь, иногда это помогало, иногда мешало.
– Элизабет! – закричал он. – Элизабет!
* * *
Она развернулась: лицо ее было белым, без отчетливых черт, и Вик на миг усомнился: а она ли это вообще? Но потом оказался на улице, а Элизабет – всего в двадцати ярдах от него; она шла быстрым шагом, словно стремилась от него скрыться, словно принимала Вика за деталь этого места, от которой лучше держаться подальше. Внизу все выглядело не так, как казалось сверху, но Вик этого и ожидал. Улица снова стала реалистичной, а вместе с тем – старой и грязной. Навесы над окнами лавок сгнили. Упрочненные кирпичи, металл, клинкер. Сунешься в открытую дверь – там пахнет старыми коврами, кожаными креслами, лаком для мебели, а еще какой-то непонятной медицинской химией. Элизабет вдруг замерла и позволила ему догнать себя.
– Мне страшно. Как я сюда попала?
– Я думал, я тебя потерял, – сказал Вик. Попытался ее обнять, но Элизабет увернулась.
– Нет, – сказала она. – Не надо. Слушай, я ж на пляже была. А теперь вдруг тут. – Она оглядывалась с уязвленным видом. – Я на такое не подписывалась. А ты где был? – Она сунула руки в карманы. – А я где была? – это уже самой себе.
– Ты бы мне рассказала, – произнес Вик, – на что это было похоже.
– Я не помню.
– Ты вообще ничего не помнишь с тех пор, как сбежала из здания Балтийской биржи?
«Я тебя предупреждал, – хотел он сказать, – соваться сюда опасно. Для тебя. Для любой части тебя».
– Я была на пляже, – ответила она. – Там человек натаскивал двух собак.
Она видела, как он выгуливает их взад-вперед, взад-вперед на тех же двухстах ярдах, хотя доступны были сотни миль пляжа. Его отражение шагало вместе с отражениями псов вдоль края влажного песка. То и дело, рассказывала она, человек останавливался и, набрав морской воды в сложенную чашечкой ладонь, смачивал ею собачьи подбрюшья.
– Они были такие терпеливые и спокойные!
Собаки глядели прямо перед собой в позах, которые им, очевидно, были отведены для отдыха, затем одна из них сложилась тугим элегантным обручем и в такой позе попыталась испражниться. В конце концов все трое поднялись по крутой куче обломков на берегу, пошел дождь и растворил их, оставив лишь загадочные шифросимволы колыхаться в воздухе.
– Ты за ними пошла. Спускался вечер, и ты увидела огни. Так?
– Нет.
– Ты оказалась здесь, – произнес Вик.
– Они такие послушные были, эти собаки, прямо как школьницы, – сказала она. – Мне хотелось смеяться.
