— Все равно неприятно. Что за глупости? Сидишь как на лобном месте.
— А по-моему, клево.
Она сели за столик, свет в зале погас, зазвучала музыка, и на подиуме появились три полуголые девицы. Наверное, то, что они делали, означало эротический танец, но зрелище казалось вульгарным, смотреть на них было неловко, но Алена все же смотрела, не в силах отвести глаз.
Потом они заказали еще по коктейлю и кофе с пирожными, и Алена едва не подавилась, увидев случайно, сколько это стоило.
— Спокойно, Склифосовский! — угомонила ее Вероника. — Фирма платит!
А время незаметно истекло, и пора было возвращаться с бала, так и не дождавшись обещанной презентации духов.
Публика между тем только еще начинала прибывать. В два часа ночи! Когда все, казалось, давно уже спят в своих теплых постелях и видят сны. И эта неведомая, параллельная, ночная жизнь завораживала и потрясала своей молодостью, ослепительной, бесстыдной роскошью и космической, ирреальной недосягаемостью.
— Кто эти люди? — недоуменно вопрошала Алена, когда Семен Колбаса мчал их пустыми в этот час улицами к дому. — С какой планеты? Где они прячутся днем? Я в жизни не видела таких машин, таких нарядов!
— А где ты могла их видеть? — усмехалась Ольга. — На бомжах в приемном покое? Или наша Фаина ездит на работу на собственном «бентли»?
Было почти три часа ночи, когда они остановились у Алениного дома и Семен вышел проводить ее до лифта.
Андрей стоял у темного кухонного окна и видел, как они скрылись в подъезде.
В минувшую субботу, потрясенный неожиданно открывшимся Алениным вероломством, он позвонил матери и вылил на нее весь свой гнев относительно «ничтожной, безответственной вертихвостки, которая на глазах у детей позволяет себе крутить хвостом и таскать в дом своих полюбовников».
— Ничего не понимаю! — растерялась Надежда Никитична. — Кто куда кого таскает? Ты о чем?
— Да все о твоей распрекрасной протеже! Превратила квартиру в грязный бордель!
— Ты пьян? — осторожно осведомилась мать.
— Да лучше бы я был пьян! — заорал Шестаков. — Но к сожалению, я трезв! И не надо делать из меня идиота!
— В таком случае успокойся и объясни мне толком, что происходит.
— Анька мне рассказала, что появился некий «папа Слава», «новый папа», каково? И до того он полюбился нашей мнимой скромнице, что она даже его фотографию на стенку поставила.
— Вот если бы ты не был таким самоуверенным болваном и почаще бывал в этом доме, а главное, если бы она тебе хоть немного доверяла, ты бы знал, что фотография эта принадлежит Алениному отцу — только и всего.
— Как отцу? Он же, насколько я знаю, исчез много лет тому назад?
— Он исчез, а фотография осталась. Что же здесь удивительного?
— Так, значит, это фотография ее отца?
— С тобой приятно разговаривать, — похвалила Надежда Никитична. — Все схватываешь на лету…
В воскресенье он еще выдерживал характер, а в понедельник, в начале одиннадцатого, позвонил, зная, что дети уже спят, а Алена, как обычно, читает. Пришел с работы, устало потер виски, представил, как она сидит в уголке дивана, поджав под себя ноги, и набрал номер. Но трубку сняла Мими.
— А ты почему до сих пор не спишь? — удивился Андрей.
— Кино смотрю, — зевнула она.
— Какое еще кино в такое время?
— «Секс в большом городе», — вызывающе ответила Мими.
— Понятно. Ну-ка дай мне Алену!
— А ее нет.
— То есть как это нет? А где же она?
— Ушла потусоваться. У нас каждый человек имеет право на отдых!
— И часто она так отдыхает?
— Пап, ну чего ты? У нас все нормально! Я уже большая…
— Так! — металлическим голосом сказал Шестаков. — Сейчас я приеду. Если что, немедленно звони мне на мобильный!
— Если что? — сердито вопросила Мими, но он уже бросил трубку.
И вот теперь Шестаков стоял у темного кухонного окна, смотрел, как эта тихушница, эта мнимая скромница в три часа ночи выпархивает из крутой иномарки и ныряет в подъезд с каким-то хреном, «новым папой», или как там его еще называть!..
Алена не успела вставить ключ в замочную скважину, как дверь квартиры стремительно распахнулась и чья-то сильная рука резко втащила ее в прихожую. В следующую секунду перед распахнувшимися в мгновенном ужасе глазами возникло искаженное гневом лицо Шестакова. Они чуть не стукнулись носами, так близко притянул он ее к себе за скомканную в кулаке куртку.
— Ты что себе позволяешь?! Где ты была?! Какая ты мать, если оставила ночью детей одних, чтобы удовлетворить свои низменные потребности?!
Она бешено извивалась в его руках, пытаясь вырваться, но Шестаков держал крепко. Это было так унизительно, так несправедливо и обидно, что она, напрочь утратив природную деликатность и застенчивость, злобно зашипела ему в лицо:
— Немедленно отпусти меня, ты, мерзкий жирный индюк!
— Жирный?! — задохнулся от возмущения Шестаков. Против индюка он, по всей видимости, не возражал. — Я лишу тебя материнских прав!
Он резко оттолкнул ее, и Алена едва удержалась на ногах.
— Ну это мы еще посмотрим, — холодно сказала она. — А пока убирайся из моей квартиры! И из моей жизни…
33
К «Электрозаводской» Наталья приехала задолго до назначенной встречи. Прямо напротив выхода из метро находился игровой клуб «Рио». За его стеклянными дверями она и выбрала себе место для наблюдения.
Весна наконец вернулась на оставленные было позиции. А куда ж ей деваться? Небо взметнулось высоко вверх, налилось густой аквамариновой синью. В грязной луже шумно плескались и гомонили ошалевшие от радости воробьи. Люди, толпами вываливаясь из подземки, жмурились от яркого солнца.
Говорят, весна вернется,
Расцветет природа вновь,
Все воскреснет, оживится,
Не вернется лишь любовь, —
вертелась в голове назойливая мелодия.
Ее любовь не вернется уже никогда. Да и не было никакой любви, о чем это она? Элементарная физиологическая потребность. Издержки одиночества. Она его просто использовала. Употребляла. А он, ничтожество, посмел воспользоваться ее минутной слабостью, пораскинул куриными, траченными молью мозгами, пока она метала перед ним бисер. Значит, сама и виновата. Ну ничего, она исправит ошибку. Раздавит этого слизняка, разотрет по асфальту. И насладится триумфом. Она невольно улыбнулась, представив его обескураженную рожу.
Наталья увидела его сразу, едва он появился из метро, и содрогнулась от ненависти — тощая, нескладная фигура в камуфляжной форме, высокие армейские ботинки, черная шапчонка на узколобой голове. Строит из себя крутого Уокера, тупица, ничтожество, мразь, урод. Небось уже потирает потные ладошки, не сомневаясь в успехе своего предприятия. Просчитался, ублюдок. Придется худосочной суке искать себе нового охранника.
