Кровь так и хлынула в его жилы. Словно вешняя вода из-под снега, что пробивается у корней деревьев и потоками льется со скал.
Он тяжело дышал. Казалось, в его легкие проник ветер, что поднимает в горах снежную бурю и осторожной рябью играет вечерами на поверхности озера. А потом все снова успокоилось. «Бог мой, — подумал Яльмар, потому что не знал, к кому ему еще обратиться в эти минуты сошедшей на него благодати, — останься, не покидай меня».
Он знал, что такое не может длиться долго.
Когда Яльмар опомнился, то обнаружил, что бутерброды пропали. Это за ними, должно быть, и приходил медведь.
Домой Яльмар вернулся в приподнятом настроении.
«Теперь будь что будет, — повторял он про себя. — Я свободен».
Медведь мог на него напасть, но он не сделал этого.
«И уныл во мне дух мой, онемело во мне сердце мое».
Теперь он должен найти в Библии эти строки.
Анни исхудала так, что кажется почти прозрачной. Она прилегла отдохнуть на кухонной скамейке, а я сижу рядом и наблюдаю, как вздымается ее грудь. Мускулы стали дряблые, скоро в них совсем не останется силы. Анни дышит неглубоко и быстро. Пробивающееся в окно жаркое весеннее солнце греет ее старые кости. Вдруг она вскакивает, будто заметила меня.
— Не поставить ли нам кофе? — спрашивает она.
Я понимаю, что Анни обращается ко мне, хотя и не может меня видеть. Ей, конечно, и в голову не приходит, что я совсем рядом.
Анни медленно поднимается, придерживая левой рукой спину, а правой вцепившись в белую деревянную скамейку. Потом осторожно придвигает ноги к краю кровати, опускает их на пол и обувается в тапки, держась за стол. Стонет от напряжения и боли — и наконец встает. Наливает в кофеварку воды и засыпает в нее кофе из банки.
— Может, будет лучше воспользоваться термосом и попить на улице? — спрашивает она вслух.
Ей требуется целая вечность, чтобы достать термос, залить в него кофе, потом набросить на себя куртку и выйти на крыльцо. Не говоря уже о том, каких усилий стоит ей усесться на ступеньки.
Анни смеется:
— У меня в кармане телефон, на случай если я не смогу подняться. Ведь ты мне не поможешь.
Последние ее слова обращены ко мне.
Она наливает себе кофе. Он горячий, поэтому Анни пьет не спеша, наслаждаясь солнцем, согревающим ей нос и щеки. В первый раз после моей смерти она с радостью думает о том, что сможет, пожалуй, пережить и это лето. Только бы не сломать себе руку или ногу и не попасть в больницу.
Во дворе приземляется стая ворон. Сначала они по-хозяйски прогуливаются возле дома, их черное оперение так и сверкает на солнце. Птицы вертят своими длинными клювами и почти не издают звуков. Мне кажется, они играют спектакль, представляют каких-то серьезных деловых людей. Вот они наклоняют к земле свои клиновидные хвосты, словно павлины. Если бы я была живой, то непременно отпустила бы в их адрес какую-нибудь шутку. Скорее всего, мы с Анни сидели бы рядом на крыльце и пробовали угадать, кто эти господа. Анни наверняка решила бы, что они лестадианские[41]проповедники и пришли обратить нас в свою веру. Я возразила бы ей, что это чиновник из социальной службы, ректор и член муниципалитета. «Теперь мне конец», — вздохнула бы я.
Анни наливает себе вторую чашку и, отставив термос, держит ее обеими руками.
Я тоже не отказалась бы. Я хочу сидеть с ней рядом по-настоящему, пить кофе и ждать Симона, который вот-вот въедет во двор. И пусть он улыбается мне, как делает это обычно: будто только что выиграл в лотерею миллион. Мне становится больно, оттого что я не могу ничего сдвинуть с места своими руками.
И тут во дворе появляется автомобиль. Но это не Симон, это Яльмар. Вороны вмиг взлетают на дерево.
Крекула выключает двигатель и выходит из машины. Вот уже он стоит рядом с Анни и понятия не имеет, как скажет ей то, что хотел. Он молчит, и первой заговаривает она:
— Я сижу здесь на крылечке и беседую с мертвыми. Должно быть, совсем сошла с ума. Но что же мне остается? Ведь живые ко мне почти не заглядывают.
Она смотрит вдаль, вспоминая свою старую тетку, которая вечно жаловалась на одиночество. А для Анни общение со старухой было настоящей пыткой.
«Ну вот, и я стала такая, — думает Анни. — Это словно проклятье».
— Зайдешь в дом? — спрашивает она Яльмара.
Тот кивает и наконец выдавливает из себя:
— Анни…
Только сейчас старушка замечает, какое странное у Яльмара выражение лица.
— Что случилось? — спрашивает она. — Что-нибудь с Исаком?
Яльмар качает головой.
— Но что же тогда, мальчик? — Она повторяет свой вопрос и по-фински.
Его всегда смешило, что она по-прежнему зовет его мальчиком.
Анни хватается за перила своими похожими на птичьи лапы ручками и пытается подняться.
— Прости, — говорит Яльмар.
Голос его звучит тихо, но очень странно. Он с трудом выговаривает каждое слово. Мямлит, словно у него во рту каша.
Потом он начинает признаваться ей, что уже очень давно не получал трепки от Исака. А сегодня это было бы для него большой милостью.
— Но в чем дело? — недоумевает Анни.
Хотя она знает.
Она смотрит на него. Он уже понял, что Анни известно все.
— Нет! — вдруг кричит она так, что вороны на дереве испуганно бьют крыльями.
Однако они не улетают.
И она грозит Яльмару своим птичьим кулачком. Нет, она не прощает его.
— Зачем? — всхлипывает она.
Воздух вокруг ее тщедушного тельца словно вибрирует от невиданной силы. Она похожа на жрицу, изрыгающую проклятья.
Яльмар стоит, опираясь одной рукой на автомобиль, а другой держится за сердце.
— Они хотели найти старый самолет на дне озера, — поясняет он. — Когда об этом узнал отец, с ним случился инфаркт. Не стоит ворошить прошлое.
Яльмар понимает, как это звучит: будто он защищается. Это неправильно, но он не знает, как сказать иначе.
— Ты?! — кричит ему Анни. — Один?
Он качает головой.
— Это неправда, — шепчет Анни.
Теперь ее голос еле слышен. Она вцепилась в перила, чтобы не упасть с крыльца.
— Это не может быть правдой.
Потом она издает странный звук. Словно какой-то зверек сидит у нее в горле и хочет напасть на Яльмара. Взгляд Анни загорается, и она кричит, захлебываясь гневом:
