Деревья закачались, кроны затряслись, словно в роще появились великаны, бегущие, и на бегу на краткие мгновения хватающие руками стволы.
— А-а-а!.. — отголоском вскипающей битвы доносилось с вершины холма; в крике этом смешались многоголосые предупреждения, зов, приказы и вопли боли, звон оружия и крики, крики...
— Отступайте! — внезапно крикнула Вайра, обращаясь, видимо, к капитану. — Что же вы?!. — Вдруг голос Отверженной сорвался и смолк. Элейни показалось, что она уловила необычайно мощный, стремительный и точный удар, который был нанесен женщине из ниоткуда. Лицо Вайры вытянулось, побледнело, руки резко сжались, затем бессильно повисли; она по шатнулась и, наверное, упала бы без сил, если бы подскочивший Герт, заметивший все это, не успел ее подхватить.
Элейни, встав на цыпочки, заглядывала Отверженной в лицо; та была необыкновенно бледна, дышала часто и с трудом. Несколько секунд спустя, когда переглянувшиеся Элейни и Герт явственно различили отчаяние во взглядах друг друга и уже не знали, что делать, хотя чувствовали, что каждая секунда промедления смертельно опасна, Отверженная открыла глаза.
— Их окружили, — прошептала она, приподнимаясь, держась за Гертово плечо, поворачиваясь к Элейни; по щекам ее текли слезы, в глазах вместо взвешенно-решительного спокойствия пылали отчаяние и страх. — Там безумие... и страх... Их окружили...
Отверженная выглядела так, будто кто-то смешал ее мысли одним-единственным точным и сильным ударом; будто по ней прошелся невидимый ураган, сваливший ее с ног, оглушивший и ослепивший ее; слезы безостановочно текли по ее темному, сейчас очень бледному лицу.
— Нам надо уходить! — решительно сказал Герт, продолжая поддерживать ее, немного разворачиваясь и высматривая дорогу по северному склону вниз. — Нужно попробовать обойти холмы и бежать отсюда! Нас скоро заметят, если уже не заметили!..
Вайра рывком развернулась к нему; Элейни сжалась, увидев ее лицо, поразившись перемене, внезапно произошедшей с ней. В глазах Отверженной горели ярость, бешенство и безумие.
— Уходить?. — зашипела она. — Куда?!. Они везде! Подземелья обрушены, укрепления пусты, они... — Она захлебнулась в своих словах, запрокинула голову и стала бессильно оседать на камень.
— Госпожа Вайра! — воскликнула Элейни, хватая ее за плечи и пытаясь привлечь ее угасающее внимание. — Очнитесь! Нам нужно бежать!.. Прошу вас, пожалуйста!.. Вы же сильная, очень сильная, очнитесь!.. Я здесь, слышите? Слышите меня?!. — Она и не заметила, как слезы брызнули у нее из глаз, как рыдание сотрясло ее хрупкое юное тело, но внезапно глаза женщины распахнулись, тело напряглось, выгнулось, словно в судороге, и сквозь сжатые зубы проник низкий, вибрирующий стон, мгновенно перешедший в вой.
Элейни взвизгнула, отскакивая в сторону, неверяще глядя, как нечто, минуту назад бывшее Вайрой, дергает руками, содрогаясь всем телом, пытаясь нащупать что-то невидимое скрюченными пальцами, уставившись на медленно отступающую девочку, трясущуюся в непреодолимом ознобе, слепыми глазами, в которых пылают безумие и боль.
Отверженная билась в пароксизме страдания, пытаясь приподняться, но все время падая; она сорвала с себя плащ, отбросила свое драгоценное колье и, обнаженная, внезапно замычала, падая на камни, руками царапая себе грудь, словно пытаясь вырвать сердце, выжигающее ее изнутри.
Ужас заполнил Элейни с ног до головы.
«Беги! — крикнул кто-то изнутри. — Беги! Спасайся!»
— Бежим! — воскликнул Герт, в глазах которого отражался неуправляемый страх. Он попытался схватить девочку за руку и повлечь за собой, но та внезапно с отрезвляющей яростью прыгнула вперед и, упав на колени, вцепилась стенающей, согнувшейся в судороге страдания Вайре в плечо, пытаясь найти взглядом ее глаза.
Мгновение спустя их взгляды встретились, переплелись, соединились.
...Дальнейшее было столь неожиданно, неостановимо и страшно, что все, происходившее с Элейни раньше, сейчас показалось ей лишь бледной тенью кошмара, участницей которого она стала сейчас.
До смерти остается одно мгновение, и вот тогда-то ты чувствуешь весь ужас ее приближения; мохнатое, сверкающее глазами и белыми клыками это нависает над тобой, держа в своих лапах твою руку, отрубленную по локоть, и с хрустом вцепляется в нее, разбрызгивая во все стороны еще горячую кровь; сзади, к твоей голой, уже не защищенной доспехом шее подползает еще одна тварь, и короткая, сильная, шерстистая лапа нежно гладит место, которое удар сердца спустя вы рвет клыкастая пасть; другие уже вонзают зубы в тебя с боков, потешаясь над твоими бессилием, ужасом и болью, — ты дергаешься, вопишь, исходишь кровью, ненавистью, потом, ужасом и слюной, но не можешь поделать ничего.
Ты воешь и визжишь, одновременно от боли и ужаса, от осознания того, что ничего на свете уже не сможет тебя спасти, но так же и от того бешенства, от той ненависти и отвращения, которые пронзают, переполняют всего тебя. Ты дергаешься всем телом — всем, что от него осталось, но ослепляющая боль вонзается в тебя со всех сторон, тьма пульсирует, пожирая тебя вместе с визгливо хохочущими зверями, принимающими твое унижение, твои дьявольские, нечеловеческие чувства, и то, что ты желаешь им, тут же возвращается тебе.
Ты содрогаешься в последний раз, очень медленно, неторопливо превращаясь из калеки в кусок агонизирующего мяса, и булькающим ртом выдыхаешь:
«A-а... ы-ы-ы...»
Так заканчивается твоя жизнь.
«Где он?! Мать, только что был рядом, где же он?!. — Куст дернулся, прыжок, замах. — Н-на-а, тварь! На-а! Получи-и!.. Дьявол, никого нет! Нет, нет, нет!.. — сзади что-то дергается, шорох, шелест, свист. — Не-е-е-е...» — Вот этого «нет», наполненного смыслом отрицания, ты договорить уже не успеваешь, потому что острая, стальная боль вонзается тебе в спину, чуть пониже лопатки, между ребрами, пробивая и кольчугу и кожанку; вместе со стальной смертью на тебя валится мохнатая, голодная, урчащая от алчности и жажды, воющая от яростного нетерпения, своей тяжестью и силой удара сваливающая тебя наземь, в траву, вцепляющаяся лапами в плечи и всаживающая тебе в шею свои мокрые от горячей слюны клыки...
Тебе повезло, хитрый разведчик второго ранга Марат, рэйнжер северных границ. Ты умираешь быстро.
«Мама!.. Мама!.. Мамочка!.. — Они догоняют, они настигают тебя, ноги стали ватными, в груди все выжжено пылающим огнем, ты спотыкаешься и падаешь, падаешь, падаешь... — А-а-а! Не надо! Спасите! Не-ет!..» — Они и не думают слушаться тебя; и верно, это ведь не дружки твои, это ведь алоглазые схарры, людоеды древних времен, первая напасть человечества. Их всего лишь пятеро, и каждый из них норовит сожрать тебя первым. Им наплевать на то, что тебе всего восемнадцать лет... Вернее, им не наплевать. Свежесть и чистота твоего тела увеличивают их жажду, трое из них даже вступают в грызню друг с другом, которая заканчивается смертью одного из них, и в результате ты умираешь примерно на десять — двенадцать ударов сердца позже, вопя и призывая маму, как положено, а затем бессвязно и бессмысленно хрипя... как и должен человек, — здесь, в центре пиршества тех, кто ненавидит и презирает всю человеческую расу... кому есть, за что ненавидеть и желать уничтожить ее. Мечтать пожрать ее всю.
