Она подошла и провела пальцем возле моей щеки, так близко, что я почувствовала ее тепло.
— Но вряд ли ты обдумала все до конца. Помочь тебе разобраться в головоломке?
— Не стоит.
Элеонор рассмеялась, как будто я удачно пошутила, и вышла под свет прожектора. Раскинув руки, в испачканном кровью платье, она стояла, словно распятая королева красоты.
— Весь мир — театр. Было бы досадно упустить возможность сыграть на этой сцене. Давайте разыграем маленькое представление. Эодан, вставай, ты нам нужен.
Эодана не требовалось просить дважды. Моя яростная атака не повредила ни одного волоска из его модно уложенной прически.
— Смотрите, у нас даже есть реквизит. Свет, пожалуйста! — Элеонор хлопнула в ладоши. Звук отразился от стен, и маленькие огоньки светлячками порхнули с ее ладоней. Она подула на них, и они полетели в дальний угол сцены.
Моя арфа. Ее неожиданное появление раздавило меня. Значит, Они были в моем доме. Они взяли мою арфу. Я представила, как Делия с улыбкой открывает Им дверь.
— Ни одна пьеса не возможна без хорошего реквизита. — Элеонор протянула ко мне руку и жестом приказала сесть за арфу. — Сыграешь?
Я ответила сквозь сжатые зубы:
— Лучше посмотрю.
— Отлично. Я буду Дейдре. — Она поднесла руку к груди, и я почувствовала, как из меня высосали энергию. Передо мной стояла Дейдре, но говорила она голосом Элеонор. — Эодан, сыграешь роль обреченного и несчастного Люка Диллона?
— Я слишком красив… Впрочем, в роли Люка Диллона есть свои преимущества. — Он посмотрел на меня. Теперь я была готова защититься от оттока энергии. Но когда лицо Эодана превратилось в лицо Люка, я увидела, как тело Джеймса содрогнулось на куче мусора.
Элеонор нахмурилась, прекрасная даже с надутыми губами.
— Очень эгоистично с твоей стороны. Ему это повредит больше, чем тебе. — Она оглядела сцену. — Ты не участвуешь в пьесе, все остальные отмечают солнцестояние, так что в роли волынщика придется использовать тело.
Она снова хлопнула в ладоши.
— Нам нужна музыка!
Арфа начала играть мою аранжировку «Песни девушки». Элеонор запела.
Солнечный лучик заглянет в окно,
Но на душе моей будет темно.
Душу не радует солнечный свет,
Если со мною любимого нет.
Буду сидеть у окна я и ждать,
Буду судьбу я свою вопрошать:
Скоро ль услышу я голос родной?
Скоро ль любимый вернется домой?
Услышу ли я голос твой,
Вернешься ли домой?
Услышу ли я голос твой,
Будешь ли со мной?
Она замолчала и поднесла руку к груди.
— О, мой бесценный Люк, я так тебя люблю!
Эодан засмеялся. Его усмешка странно смотрелась на лице Люка.
— И я тебя люблю, милашка.
— Я освобожу тебя от цепей.
Эодан приблизился к Элеонор.
— А я освобожу тебя от одежды.
Элеонор улыбнулась.
— Это судьба, не правда ли? Мы сбежим вместе.
— Да, и сделаем еще кое-что вместе. — Эодан потянулся к руке Элеонор, но она отдернула руку и оперлась о нее подбородком, будто в глубокой задумчивости.
— Но как же мой отвергнутый возлюбленный? Волынщик умирает… — Элеонор с искренней грустью взглянула на тело Джеймса. — Знаю! Мы отведем его к доктору.
— Не в силах смертных противиться воле Божьей, — заметил Эодан.
Элеонор потянулась к Джеймсу и подняла его руку. Он испустил душераздирающий стон, услышав который я бросилась к нему. Элеонор жестом остановила меня, отпустила руку и печально сказала Эодану:
— Все бесполезно, Люк, любовь моя. Волынщику ничто не поможет. Оставим его и убежим.
Она потерла руки, будто втирая крем, и медленно их развела. Между ее пальцами возникло что-то похожее на грязного голубя.
— Я нашла твою душу. Я освобожу тебя.
Эодан сделал шаг вперед и театрально выпятил грудь.
— Верни мне ее.
Элеонор вдавила туманного голубя ему в грудь и снова запела:
Нет, не вернется любимый ко мне.
Голову он положил на войне.
Некого больше мне ждать у окна.
Сердце навечно сковала зима.
Не петь мне больше для тебя,
На арфе не играть.
Не петь мне больше никогда,
Тебя не обнимать.
Эодан широко улыбнулся, затем упал на сцену и закатил глаза. Элеонор притворилась, что утирает слезу, и обратилась к воображаемым зрителям:
— Вас, наверное, шокировал такой поворот событий. Почему мой возлюбленный лежит мертвый, хотя я освободила его? О, но вы позабыли, как стар галлогласс. Как же может остаться в живых тысячелетний юноша?
Она повернулась ко мне, и под моими чертами проступило ее собственное лицо.
— Теперь ты видишь, какую глупость затеяла? Его нельзя освободить, какими бы благородными ни были твои намерения. Либо сегодня, либо тысячу лет спустя, его душа отправится в ад. Я видела его жизнь, и поверь мне, он это заслужил.
Я застыла, глядя на Эодана, лежавшего на сцене. Я не могла пошевелиться, пока он не стал снова похож на себя. Эодан поднялся, с нескрываемым удовольствием наблюдая за моей реакцией.
Когда я решила, что хуже уже некуда, мне показалось, будто выключили свет и звук. За моей спиной упал занавес, ниспадая к земле бархатными складками. Потом зрение и слух ко мне вернулись, а занавес задрожал и поднялся.
С высоко поднятой головой вышла Королева. В том, что это именно она, не могло быть никаких сомнений: от нее исходило ощущение силы и древности, хотя ее лицо казалось таким же юным, как мое. Золотой обруч на мягких светлых волосах странным образом напоминал обруч на руке Люка. В ее присутствии любая женщина почувствовала бы себя уродиной. Древние глаза распахнулись. Я почувствовала отвращение: я словно заглянула в детскую коляску и нашла там змею.
Элеонор и Эодан низко, до земли, поклонились.
Королева окинула взглядом сцену: мою арфу, Джеймса на груде мусора, меня.
— Почему она еще жива? — К моему удивлению, ее голос звучал устало и немного напоминал голос Люка. Видимо, именно таким становится человеческий голос через тысячу лет жизни.
Эодан ухмыльнулся.
— Мы развлекались.
— Будете развлекаться, когда она умрет. — Королева смотрела на меня, будто не веря своим глазам. — Ты и есть Дейдре? Я думала, что, увидев тебя, пойму, почему Люк Диллон меня ослушался. Но ты… — она пожала плечами, — такая заурядная…
