— Николаша, что с ней? — спросила она.
— Никто не знает, мама, но Надя… теперь… в инвалидном кресле.
Надя? Ее невестка, которая взбиралась на красноярские Столбы — так называются скалы, куда приезжают альпинисты со всей страны, спускалась в пещеры, ходила в тайгу? Которая просила научить ее стрелять, но Николаша предупредил отца, чтобы тот не смел. Незачем женщине владеть оружием, ворчал он, если она не в погонах.
Надя, которая подгоняла Николашу — вперед, вперед! Нина Александровна смеялась:
— Прямо как в последний день…
Как будто Надя торопилась успеть все испытать, увидеть перед неподвижностью.
— Мне приехать? — спросила Нина Александровна со страхом, надеясь услышать отказ. Она сама понимала, что незачем ей ехать, но так… положено.
— Нет, мама. Девочки у Надиных родителей. Отец возит Надю по врачам, а я занимаюсь делами.
— Хорошо, — сказала она.
Нина Александровна не сомневалась, что Надин отец уже поднял на ноги все силы — и чистые, и нечистые. Доктора, колдуны, экстрасенсы наверняка побывали у них в доме…
Потом он приехал к ним, и она спросила:
— Как же ты будешь жить, Николаша? — тихо спросила она.
— Не знаю, мама, — сказал он.
— Н-да, — пробормотала она. — Если бы мне в редакцию пришло письмо с вопросом — как поступить в такой ситуации, я бы оставила письмо без ответа, — призналась она.
— А… мое — тоже оставишь без ответа? — спросил он.
— Тоже, — кивнула она, хвостик подпрыгнул. — Никто, кроме тебя, не решит.
Тогда он не мог ничего решить. Она чувствовала, что боль не отпускает его ни днем, ни ночью, разве что на время краткого забытья на рассвете — почему-то в этот предрассветный час люди всегда засыпают, она знала это по себе, словно рассвет всякому несчастному и всякому болящему обещает что-то… Она видела, боль жжет его каждое мгновение.
Он уезжал от них по зыбкой воде, она смотрела, как качается катер на волнах, слышала, как взревели моторы. Нина Александровна задрожала всем телом, как тот катер, который увозил сына.
Когда катер оторвался от берега, Нина Александровна закричала:
— Это я, я виновата! Это я! Я!
Она зарыдала, муж подхватил ее, обнял за плечи:
— Ну-ну, тихо. Чем же ты виновата? Что ты его родила? Тогда половина вины — моя. — Он гладил ее по спине.
— Ты не знаешь, я, я одна знаю…
Она слышала свой давний крик в телефонную трубку, так отчетливо, так явственно, как будто не прошло почти четверть века с тех пор. «Чтобы не было счастья вам и вашим детям!»
«И твоим тоже…»
Муж обнял ее еще крепче.
— Виноватая моя, — прошептал он, вытирая ладонью ее щеки; руки пахли бензином — по дороге они заезжали на заправку, на них остался запах от захватанного водителями пистолета.
Она втянула воздух, словно заполняя себя привычными, знакомыми запахами, вытесняя то, что жгло и мучило.
— Знаешь, мы все виноваты, когда делаем подарки другим.
— Не поняла. — Нина шмыгнула носом.
— Мы всегда дарим то, что нам нравится больше всего.
— Правда? — Она подняла голову и посмотрела ему в лицо. — Тебе нравится жить? Со мной?
— Очень. Я так тебя люблю, — сказал он.
Нина почувствовала, что слезы, увернувшись от пальцев мужа, добрались до подбородка. Но это уже не слезы ужаса, а тихие слезы любви. Она уткнулась ему в шею и долго, долго плакала.
Когда от катера, увезшего их сына, не осталось и точки на горизонте, он повел ее к машине. Усадил на переднее сиденье, пристегнул ремень безопасности. Обошел машину и сел рядом. Он повернулся к ней, изучая лицо жены. Она перехватила его взгляд и улыбнулась.
— Хочешь, поедем прокатимся?
— Да. Знаешь, давай в Овсянку. Я так давно там не была.
Это была маленькая деревушка на берегу Енисея, где они познакомились. Тогда это место не было ничем знаменито, обычная деревня с деревянными домами. Это теперь, когда Овсянка стала официальной родиной покойного и уже великого писателя, сюда потянулись, как говорили местные, кому надо и кому не надо.
— Хочешь начать сначала? — спросил он, скрывая улыбку в бороде.
— Теперь я поняла, почему ты отпустил бороду.
— Чтобы не бриться в лесу, — сказал он.
— Нет, чтобы легко скрывать насмешку. — Она покачала головой, и хвост прошелся по его щеке.
Он засмеялся.
— Нина, начнем сначала. Нас было двое — ты и я. Теперь — тоже. Николай разберется сам. Его жизнь — уже не наша.
— Ах, как жаль, как мне его жаль, — прошептала Нина и отвернулась к окну…
Но Николаю не дано было знать о том, что делали родители после его отъезда из дома. Он уехал из их жизни. Он звонил им раз в неделю, мать спрашивала о здоровье Нади, он отвечал, что все по-прежнему. И он тоже. И дети тоже.
Все это вошло в привычку, притупилось, он мог отвечать, не слушая вопросов.
Но теперь, когда ей навстречу вышла та, с которой они перекинулись злыми, беспощадными словами, она должна пойти тоже — к ней навстречу. Они должны сойтись вместе и простить друг друга.
Она хотела избыть чувство вины, которое все чаще наваливалось на нее и портило жизнь.
24
Николай в последнее время замучил себя вопросами. Самый главный один, его задают люди чаще других: что делать?
Ничего не делать, философски отвечал он, понимая, что решение все равно останется за женой. Надя всегда делала и поступала так, как считала необходимым.
Он ей не нужен. В той жизни, в которую вступила она, он лишний.
Очень складно и мудро Надя объяснила причины. Согласиться с ними? Ее доводы имеют под собой основание, если посмотреть с позиции стороннего человека. Но… он, а не кто-то чужой давал клятву верности: быть вместе в горе и в радости.
Нет, не такими возвышенными словами — их произносят во время венчания. Но громко сказанные в загсе, вполне торжественные, исходившие из влюбленного сердца, они имели тот же смысл. Он, как честный и порядочный человек, готовился исполнить обещанное. Чего бы это ему ни стоило.
Но Надя считала по-другому, она не хотела жертвы от него. Она отталкивала мужа, придумывала самые болезненные способы… Особенно вначале.
Николай понимал: Надя делает это от отчаяния. Но все, с помощью чего жена старалась отвратить его от себя, мало-помалу начинало работать. Вспомнить хотя бы случай с переодеванием Марии в ее юбку. Он едва не лишился чувств, когда за створкой двери гостиной из рифленого стекла он увидел… что жена ходит! Он чуть не разбил дверь, чтобы обнять Надю, поднять на руки и вопить от счастья. Но то был обман. Сцена едва не закончилась скандалом.
