Смятение усилилось и переросло в напряженную тревогу, когда группа Веллингтона присоединилась к группе, в которой находился ее отец. Уилл Джоунз разговаривал с ее отцом. Конечно, Уилл не оробел. Он не станет кланяться, расшаркиваться и низкопоклонничать перед человеком более высокого происхождения и ранга и, уж конечно, не станет делать этого перед преподобным Артуром Персивалем Россдейлом, епископом Фарнэма, инспектором колледжей Магдалины, Нью-Тринити и Святого Иоанна в Оксфорде.
В этот момент Уилл Джоунз отвернулся от группы отца, поймал ее взгляд и задержал его в ловушке собственного пронзительного взгляда. Несколько мгновений Елена не видела и не слышала ничего, что происходило вокруг, пока голос матери не вернул ее к действительности.
— Что это за человек, который разговаривает с вашим отцом? Он из тех, кто сопровождает Веллингтона.
— Вы говорите о капитане Джоунзе?
— Вы сейчас вытряхнете меня из кресла, Марианна. Сядьте.
— Прошу прощения, мама, я…
— Кто он?
— Я… я не знаю.
— Моя дорогая, он посмотрел на вас таким взглядом, от которого чуть не вспыхнули ленты в ваших волосах.
Елена попыталась рассмеяться:
— А разве мы не этого хотели, мама? Тиббс так причесал меня, что я теперь буду обращать на себя внимание джентльменов недуховного звания.
— Из всех находящихся в комнате, вероятно, этого человека меньше всего можно отнести к людям духовного звания.
И мать так захлопала веером, будто ей стало жарко.
— Мама, он выглядит так же элегантно, как любой другой в этой гостиной. — Елена почувствовала, что щеки у нее вспыхнули, так быстро она бросилась защищать его.
— Но в двадцать раз опаснее.
— Как, мама, вы все это увидели с первого взгляда?
— Моя дорогая, почему бы вам не посетить дамскую комнату?
— Да, мама. — Мать права. Ей нужно вернуть самообладание.
Уилл видел, как она убежала. Это хорошо. Он смутил ее. А она смутила его, и это верно, как дважды два. За последние пять минут в его представлениях о ней произошел по меньшей мере переворот. В самой обыденной обстановке, среди самого пустого разговора рухнуло все то, что он, как ему казалось, понимал, и это раздражало его. Только теперь он до конца осознал, какую цену она заплатила за свой безумный обман, понимал, и ради кого она пожертвовала всем. Он пришел на званый обед к епископу, потому что в темноте возле этого дома отчаянные люди ждали момента, чтобы свергнуть правительство. Внутри же этого дома свергли его, Уилла.
Он старался не делать ни одного поспешного и необдуманного жеста, сознавая, что выведен из равновесия. В соответствии с его планом нужно было выждать. Он не доверял своим чувствам к ней. Сначала ему нужно было залечить дырку в груди и свои проклятые ребра. Потом его завербовали, чтобы он встретился с опасной тайной организацией, вооружить которую помогал Марч. А дальнейшие его планы были гораздо менее четкими. Он хотел, чтобы Уайлд показал ему, куда исчезла Елена.
Уилл не собирался вмешиваться в ее жизнь. Ради этих писем она рисковала всем. Эти письма — его дар ей. Письма освободили ее от их короткого партнерства. С этими письмами она может спокойно вернуться в свою настоящую жизнь, где она не Елена, а кто-то еще, чья-то дочь, но ведь не дочь же какого-то дурацкого епископа?
У него были какие-то смутные мысли о том, чтобы нанести утренний визит с рекомендацией от знакомого, узнать, в добром ли она здравии, увидеть ее еще раз. Он много раз думал об этих письмах. Под конец в голове у него осталось совсем немного кандидатур. Письма написала женщина, имеющая значительный счет в банке Эвершота. Скорее всего, в некоторых из этих писем находились чеки, которые их обладатель отнес Эвершоту, а лизоблюд Эвершот поделился этими сведениями с Марчем. Что делало эти письма такими опасными для их автора?
Уилл ждал возвращения Елены, но вместо этого увидел, что окружающие миссис Россдейл гости отошли и она осталась одна. Он покинул Веллингтона и подошел к ней прежде, чем успел что-нибудь придумать.
— Миссис Россдейл.
— Капитан Джоунз. — Она протянула ему руку, во взгляде светилось нескрываемое любопытство. — Как мило с вашей стороны подойти ко мне. Как видите, мое состояние вынуждает меня почти постоянно оставаться на одном месте.
— Ваше состояние, сударыня, многое объясняет. — Он сел рядом с ней. Она казалась хрупкой, истощенной какой-то болезнью, от которой руки у нее стали тонкими, как веточки.
— Возможно, капитан, вы объясните мне, откуда вы знаете мою дочь?
— Мы с Еленой встречались этой зимой, когда она старалась отыскать некие письма, представляющие большую ценность для хорошего человека, который мог погибнуть.
— С Еленой?
Он увидел по ее глазам, что она поняла.
— Для меня она навсегда останется Еленой.
— Понятно. Значит, это ваша кровь на некоторых письмах.
Настал его черед отвести глаза.
— Всего несколько капель. Не принимайте это близко к сердцу, сударыня.
— О, но ведь я обязана вам всем и должна благодарить вас, капитан, за помощь в поисках этих писем.
— Ваши слова, сударыня, вынуждают меня предъявить некоторые требования.
— Прошу прощения?
— Вы отдадите мне в жены вашу дочь, сударыня? Потому что я хочу именно этого.
— Я вас не знаю, капитан Джоунз.
— Моя мать — Софи Рис-Джоунз, сударыня. Я один из ее сыновей, «дитя греха».
Он думал, что это потрясет ее, но его слова вызвали у нее всего лишь легкую улыбку. Она бросила испытующий взгляд на своего мужа.
— Моя просьба обращена к вам, сударыня, а не к доброму епископу.
— Он будет неистовствовать и бушевать, назовет дочь блудницей и выгонит ее из родного дома.
— Ее дом там, где я, сударыня.
Тогда она глубоко вздохнула и, наклонившись к нему, положила тонкую руку в перчатке на его руку.
— Берите ее, капитан. Украдите, если понадобится.
Он взял ее руку.
— Я украду ее, сударыня. Этой ночью. Скажите, где вы остановились и которая из комнат — ее комната. Утром она будет обвенчана.
— Мне нравится ваша решительность, капитан Джоунз. — Миссис Россдейл улыбнулась, и Уилл подумал, что этот милый открытый взгляд — слабое подобие взгляда, который он так любит.
Когда Елена вернулась в гостиную, Уилла Джоунза уже не было. Ее мать разговаривала с леди Норт, женой епископа из Бексли. Елена подошла к матери, увидела ее лицо и удивилась, потому что мать сияла, улыбаясь широкой счастливой улыбкой, совершенно ей несвойственной. Вряд ли леди Норт могла сказать что-нибудь, что доставило бы ее матери такое удовольствие.
