— Я все время думаю о тебе, — произнес он таким тоном, словно перечислял врачу симптомы. — Закрываю глаза — и снова вижу тебя. Что нам делать?
— Разденься, — посоветовала я.
— Что? — Он оглядел себя, будто удивляясь тому, что еще одет.
Он сбрасывал одежду медленно, как во сне. Уронил брюки на стул, не сводя с меня глаз. Я раскрыла объятия.
— Подожди, — попросил он. — Подожди. Я сам, Надя.
Я лежала, окутанная дымкой наслаждения, пока он не вошел в меня. Когда все было кончено и мы лежали обнявшись, он смотрел на меня, гладил по голове, повторял имя как заклинание. Наконец я высвободилась и приподнялась.
— Это было чудесно, — сказала я.
— Надя. Надя.
— Но я ничего не понимаю.
Чары развеялись. Он отодвинулся, по лицу прошла тень, он прикусил губу.
— Можно, я буду с тобой честным?
Почему-то мне стало зябко.
— Сделай одолжение.
— Работа — вся моя жизнь, — начал он. — А это...
— Ты имеешь в виду вот это? — Я указала на постель.
Он кивнул.
— Это запрещено. Строго запрещено.
— Я никому не скажу, если ты об этом.
— Нет, — тоскливо ответил он.
— А в чем дело? — спросила я. Он не ответил. — Ну?
— Я женат, — сказал он. — Прости. Ради Бога, прости.
И он заплакал. А я лежала рядом с голым инспектором, плачущим у меня в постели. За восемнадцать часов мы прошли весь путь от первого порыва страсти до слез и упреков. Мне стало тошно. Я молчала. Не гладила его по плечу, не отводила волосы со лба, не просила успокоиться, не уверяла, что все будет хорошо. Наконец он тяжело вздохнул и словно взял себя в руки.
— Надя...
— Что?
— Скажи хоть что-нибудь.
— Что ты хочешь услышать?
— Ты злишься на меня?
— Ох, Камерон! — Я вздохнула. — Ну какая разница? Ты еще скажи, что жена тебя не понимает.
— Нет, нет. Я знаю только одно: я хочу тебя. Это не от скуки, Надя, клянусь. Меня тянет к тебе. И это для меня так много значит, что я не знаю, как быть. Ничего не понимаю. А ты? Надя, скажи что-нибудь.
Я бросила взгляд на будильник в виде лягушки на тумбочке у постели. Потом наклонилась и поцеловала Камерона в грудь.
— Что-нибудь? У меня правило: с женатыми не спать. Это не по мне. Неудобно перед женами. А как быть дальше, решать тебе. Линн придет через семь минут.
Пока мы впопыхах одевались, я почти развеселилась. Это нас сблизило.
— Может, стоило надеть другие брюки? — спросила я. — Проверить, насколько наблюдательна Линн?
— Не стоит, — встревожился Камерон.
— Не буду, — успокоила я.
И мы поцеловались, не переставая улыбаться. Женат. Какого черта он женился?
Это было в среду. В четверг он не смог приехать, только позвонил. Линн торчала в комнате, поэтому разговор получился односторонний: страстные заверения с его стороны и мои отрывистые «да», «нет», «конечно». «Да. И я тоже. Хорошо». В пятницу утром ко мне ввалилась целая бригада рабочих, сменила замки на всех дверях и установила решетки на окнах. Зато после обеда приехал Камерон, а Линн понадобилось отлучиться. Мы даже успели вымыться.
— Я хочу увидеть тебя на представлении, — признался он. — Увидеть, как ты работаешь.
— Приезжай завтра, — предложила я. — Мы едем развлекать пятилетних малышей в Примроуз-Хилл.
— Не могу. — Он отвернулся.
— Ясно, — усмехнулась я, ненавидя себя. — Дела семейные.
— Я не могу уйти оттуда. Если бы мог — ушел бы.
— Все в порядке, — успокоила я. Вот почему я не сплю с женатыми — слишком много стыда, боли и раскаяния.
— Сердишься?
— Ничуть.
— Точно?
— А ты хочешь, чтобы я сердилась?
Он приложил мою ладонь к щеке.
— Я влюбился, Надя. Я люблю тебя.
— Не надо. Мне страшно. Я слишком счастлива.
* * *
Она уверена, что их никто не видит. Но я вижу. Целуются. Моя девушка и полицейский. Упали на пол. Он опускает жалюзи, и я вижу на его тупом лице бессмысленное выражение влюбленного самца.
Я люблю ее сильнее. Никто не может любить ее так, как я. Они не туда смотрят. Ищут ненависть. А ключ к разгадке — любовь.
Глава 8
Пяти— и шестилетние девочки — лучшие зрители. Милые, доверчивые, они смирно сидят в своих светлых шелковых платьицах, с туго заплетенными косичками, в новеньких кожаных туфельках. Когда я зову кого-нибудь из них помочь мне, малышка от смущения сосет пальчик и говорит шепотом. Труднее всего работать с мальчишками восьми-девяти лет. Они издеваются над нами, кричат, что исчезнувший предмет у меня в кармане, толкаются, пытаются заглянуть в мой «волшебный сундук». Ржут, когда я роняю мячик. Говорят, что кукольное представление — для малявок. Кривляются, распевая «С днем рождения». Протыкают шары. Но у нас с Заком железное правило: к детям старше девяти мы ни ногой.
Сегодня праздник был задуман для пятилетних мальчишек, несколько девочек робко жались по углам. Нас позвали в большой красивый дом в Примроуз-Хилл — с широким крыльцом, холлом, где могла бы развернуться машина, кухней размером с мою квартиру, огромной гостиной со светлым пушистым ковром и застекленной дверью в сад. В гостиной хозяйничали дети. Длинный сад был ухоженным, с двориком-патио, прудом с золотыми рыбками, увитыми зеленью арками, подстриженной изгородью и белыми розами.
— Чтоб мне сдохнуть! — потрясенно прошептала я Заку.
— Смотри ничего не сломай, — буркнул он в ответ.
Виновник торжества Оливер был низеньким и пухленьким, с пятнистыми от волнения щеками. Пока его друзья носились по комнате, как атомы, он суетливо и жадно разворачивал подарки. Его мать, миссис Уиндем, рослую, худосочную и богатую, едва начавшийся праздник безумно раздражал. На меня и Зака она смотрела с подозрением.
— Здесь двадцать четыре ребенка, — сообщила она. — И все неуправляемые. Ну, вы же знаете мальчишек.
— Да-да, — меланхолично подтвердил Зак.
— Не беспокойтесь, — вмешалась я. — Надо на несколько минут увести детей в сад, чтобы мы подготовились. — Я смело вошла в гостиную и хлопнула в ладоши. — А ну-ка, все быстренько в сад! Скоро мы вас позовем.
Крепкие ножки дружно затопали к застекленным дверям. Миссис Уиндем бросилась за детьми, умоляя не трогать камелии.
* * *
Кукольный театр мы с Заком сделали своими руками. Мы пилили и забивали гвозди. На холсте нарисовали синие горы, зеленый лес и комнату в избушке. Мы даже сами сделали из папье-маше одну из кукол — льва. Эта грязная работа заняла уйму времени, лев смахивал на комок засохшего пластилина, морда вышла кособокой и бугристой. Остальные куклы мы просто купили. Разучили пару пьесок, сочиненных Заком. Он ведь писатель. На вопрос, чем он занимается, Зак обычно отвечает: «Пишу романы» — и лишь потом нехотя признается, что подрабатывает — в том числе и на детских праздниках.
