— Посмотрите на меня, смотрите на меня все! — кричу я, обезумев от радости, тем, кто остался внизу. — Взгляните хорошенько. Ну, кто я? Я не Почтенный Лю и не император Се. Я — канатоходец, и мне нет равных в мире, я — Царь Канатоходцев.[54]
Царь Канатоходцев… Царь канатоходцев… Царь канатоходцев. Среди гостей постоялого двора прокатился взрыв хохота; вероятно, они считали себя выше того, чтобы разделить мой восторг и эмоции.
— Не смотрите на него, — раздался чей-то язвительный голос, в котором звучало нескрываемое презрение. — Этот чудак только разыгрывает из себя дурачка.
Я понял, что этому подлому люду никогда до конца не понять меня, и громко крикнул, обращаясь к Яньлану:
— Ты видишь меня, Яньлан? Видишь, моя мечта сбылась!
Яньлан стоял под одним из деревьев и, задрав голову, смотрел на меня с бревна, сжимая в руках дощечку для балансирования.
— Вижу, государь, я все время наблюдаю за вами. — Его лицо отражало такую печаль и страдание, что у меня даже сердце сжалось.
Дочку владельца постоялого двора звали Юйсо — Нефритовая Подвеска, и в том году ей исполнилось восемь лет. Волосы у нее были собраны двумя круглыми узлами, и в своей красной хлопчатобумажной блузе она вилась вокруг, задрав нос, этаким изящным лисенком, а когда сидела одна в дверном проеме, напоминала красный лотос в пруду, готовый вот-вот распустить лепестки.
Когда канат подо мной начинал раскачиваться из стороны в сторону, неизменно доносился пронзительный крик Юйсо. Девочка любила сидеть на каменных ступенях и следить за каждым моим движением. Смеялась она сдержанно и смущенно, а вот кричала так пронзительно и звонко, что просто дух захватывало. Как нам сказали, жена хозяина постоялого двора, которая отличалась весьма скверным нравом, приходилась Юйсо мачехой, и всякий раз, когда на улице раздавался один из диких воплей малышки, эта костлявая и вспыльчивая женщина выскакивала из кухни или из нужника и, вцепившись одной рукой девочке в волосы, другой начинала лупить ее со всего размаха веером по губам.
— Что ты здесь вопишь, как нечистая сила, просто сдохнуть можно! — Потом она волокла девочку за волосы в нужник. — Даром только кормлю тебя, лентяйку этакую, — бушевала она. — Как работать, так тебя и след простыл. Что ты здесь орешь, как оглашенная? Раз тебе нравятся такие низкопробные развлечения, возьму вот и продам тебя в какой-нибудь бродячий цирк, и все тут.
С высоко натянутого каната весь двор просматривался как на ладони, и крошка Юйсо походила на бедную пичужку, угодившую в сеть. Время от времени маленькое личико со следами слез воровато показывалось над невысокой стенкой нужника, и широко открытые глазенки все равно заворожено следили за двумя чужаками, совершенствующими свое мастерство. Не знаю почему, но Юйсо напомнила мне Хуэйфэй в ее первые дни во дворце, и я постепенно проникся огромной симпатией к этой жалкой девчушке.
Яньлану она, похоже, нравилась еще больше, я видел, с какой нежностью и болью он смотрит на нее. «Женщин я побаиваюсь, а вот эта маленькая девочка мне нравится». Яньлан произнес это с грустью, и мне было не понять, что у него на душе. Впервые в жизни он был мыслями не со мной, а с другим человеком, с наивной восьмилетней девочкой, еще совсем ребенком. Помню, одно время во дворце широко практиковались интимные ласки с детьми, но чтобы такое случилось с Яньланом — это казалось настолько поразительным, что просто не укладывалось в голове.
Похоже, Юйсо тоже привязалась к Яньлану и стала приставать к нему с просьбой поучить ее балансировать на бревне, когда никто не видит. Стоило жене хозяина хоть ненадолго отвлечься, Юйсо тут же цеплялась за руку Яньлана и пыталась подражать ему. Девочка она была одаренная, сообразительная и легкая, как перышко, и вскоре уже чувствовала себя на бревне вполне свободно. Лицо ее заливал радостный румянец, и она широко раскрывала ротик, словно от испуга, но, не осмеливаясь и пикнуть, хватала кисть от пояса Яньлана и засовывала себе в рот. Держалась она на катящемся бревне так уморительно и мило, что это вызывало одновременно и радость, и жалость.
Не знаю, что послужило причиной случившегося в ту ночь, потому что всю осень я ложился спать рано и вставал на рассвете, чтобы как следует потренироваться на канате в утренние — часы. Я уже задул свечу и задремал, и потому не знаю, то ли Яньлан заманил девочку к себе в постель, то ли она пришла к нему сама. Однако на рассвете, в пятую стражу, в мой сон ворвалась негромкая грязная ругань. Передо мной стоял хозяин постоялого двора с женой. Она изрыгала самые забористые ругательства на диалекте Цинси, а он с масляным светильником в руке пробирался в угол нашей спальни. При тусклом мерцании светильника я, наконец, разглядел в углу малышку Юйсо, свернувшуюся калачиком в объятиях Яньлана. Глаза Яньлана были приоткрыты, бледное лицо отражало смешанные чувства страдания и недоумения, а маленькая девочка в его объятиях продолжала крепко спать.
— Что вы за люди такие? — поднеся светильник к самому лица Яньлана, со злостью и презрением кричал хозяин. — Гости, которым нужна женщина, отправляются за этим к проституткам, а ты смеешь позволять себе вольности с Юйсо? Она моя дочь, и ей всего восемь лет! Кто вы вообще такие? Откуда вы только взялись, гнусные подонки?
— У меня с ней ничего не было, — проговорил Яньлан, опустив голову и глядя на крепко спящую девочку. — И никакой я не гнусный подонок. Она мне нравится, вот и все. Сейчас она так сладко спит, прошу вас, не надо так шуметь и кричать, вы можете испугать ее.
— Ах, тебе не нравится, когда шумят? — холодно усмехнулся хозяин. — Так-так, значит, тебе шума не хочется. — Отбросив руку Яньлана, которой тот пытался закрыть лицо девочки от пламени светильника, хозяин в упор уставился на него. А потом переменил тему. — Ну, и как ты собираешься улаживать это скандальное дело? К судье пойдем, или сами договоримся?
— У меня с ней ничего не было, правда. Я лишь обнял ее, пока она спала, — запинаясь проговорил Яньлан.
— Эти свои враки оставь для суда. Хочешь, чтобы я сейчас позвал других постояльцев, пусть посмотрят на твои гнусные проделки? — С этими словами владелец постоялого двора сдернул с девочки одеяло, и светильник высветил худенькое обнаженное тело. Юйсо, наконец, проснулась и, скатившись с ног Яньлана на кровать, в испуге пронзительно закричала:
— Не хочу вас, хочу дядю Яньлана!
Я видел, как потянувшиеся к ней руки Яньлана повисли в воздухе, а потом вяло опустились. С выражением печали и негодования на лице он повернулся ко мне, ища помощи. Я допускал, что Яньлан действительно мог совершить такое, что и не выразить словами, потому что в прошлом до меня доходили поразительные слухи о всесильных евнухах, заводивших целые гаремы. Так что предположить можно было все что угодно.
— Сколько вы хотите? — спросил я у хозяина, по лицу которого было видно, что ему что-то пришло в голову.
— В борделе Цинси первая ночь с девственницей обойдется вам в десять таэлей[55]серебра. — Теперь уже хозяин говорил вкрадчивым и сальным тоном. Он что-то долго шептал на ухо жене, не перестававшей бормотать проклятия, и в конце концов они решили на этот раз сбросить цену. — Раз вы люди нам знакомые, — сказал он, — давайте девять таэлей. Купить девственность моей дочери всего за девять таэлей серебра — это недорого.
