Даже пять сохранившихся номеров Ос дают нам полное представление о журнале и его издателе. Рабон смог привлечь к работе в журнале лучших авторов, которые писали в Польше на идише во второй половине 1930-х. Наряду с жившими в Лодзи писателями старшего поколения — Мириам Улиновер, Мойше Бродерзоном и И.-И. Трунком — в нем публиковались и писатели из других городов: Авром Суцкевер, Лейб Рашкин, Иерахмиэл Грин. Печатал журнал и произведения молодых, чьи имена теперь забыты: Мотла Козловского, Айзика Русколенкера[74]. Но для нас интереснее всего произведения самого Рабона, публиковавшиеся в Ос. Практически в каждом номере есть его переводы из европейской поэзии. В каждом номере присутствуют критические статьи Рабона, в основном подписанные одним из его псевдонимов. В имеющихся в нашем распоряжении номерах не оказалось собственных стихов или прозаических произведений Рабона. Кроме того, Рабон публиковал в журнале репродукции картин художников-евреев, живших в Польше.
Тематика критических статей, которые Рабон публиковал в Ос, свидетельствует о широте его интеллектуального горизонта. Речь в них идет о прозаиках, писавших на идише (Шоломе Аше, И.-М. Наймане, И.-М. Вайснберге и Я. Фишмане), о театре на идише. Рядом со статьей о Герберте Уэллсе мы находим литературоведческие статьи, где обсуждаются такие темы как «символизм», «roman à clef»[75]и «поэзия и музыка». В одной из статей он пишет об отношении польских писателей к антисемитским подстрекательствам.
Самобытные, подчас необычные взгляды Рабона особенно отчетливо звучат в его статьях о литературе на идише. Заглавие статьи, посвященной Вайснбергу, представляет собой типичный парадокс: «Вайснберг, каким он не должен был быть»[76]. Написана статья после смерти Вайснберга. Этот писатель не смог найти себе места в сложившемся в Польше ядре литературы на идише и постоянно вел бессмысленные и нелепые споры с другими писателями и с представителями окололитературных кругов. Он жил в бедности, но не шел ни на какие компромиссы. Рабон с жестокой прямотой, но и грустью рисует портрет талантливого автора, загубленного собственной примитивной и антиинтеллектуальной позицией. Рабон безжалостно воспроизводит его слова и странные поступки. И сегодня статья Рабона о Вайснберге представляет особый интерес, хотя далеко не со всем в ней можно согласиться.
Статья «Мы и театр на идише»[77]написана в откровенно агрессивном тоне и направлена против владельцев театров, которые ради наживы составляют репертуар из самых дешевых и примитивных пьес. Из чистого расчета они показывают зрителям «шунд» и «китч». Не щадит Рабон и актеров, которые подчиняются диктату хозяев, и авторов, которые стряпают эти примитивные пьески[78].
Поучительна и опубликованная в Ос, серьезном литературном журнале, статья «Дух Желехова», посвященная низким жанрам[79]. Рабон с безжалостным рационализмом анализирует проблему распространения «шунда» на идише в Польше в 1930-е годы. Его коробят истерические нападки на «шунд» со стороны критиков и политических активистов, он показывает, что эта литература является «нормальной» составляющей общего литературного процесса. С характерной резкостью и прямотой Рабон насмехается над теми, кто ждет, что читатели «неканонических» романов обратятся к «серьезной» литературе на идише[80]. Да, он не ставит «неканоническую» литературу на почетное место в литературном процессе, однако берется ее защищать.
Судя по всему, в краткий период пребывания в Вильне (с конца 1939-го по лето 1941 года) Рабон писал очень мало. Помимо переиздания одной главы книги «Балут»[81], он, как нам известно, работал над статьей, посвященной творчеству Р. М. Рильке[82], и над книгой, озаглавленной Ди гешихте фун а вандерунг («История странствия»), из которой были опубликованы лишь «Очерки 1939 года»[83]. Это описание начала войны в 1939 году, рассказ о немецком воздушном налете на Лодзь и его последствиях. На первый взгляд, это чисто фактографическое описание, строго соответствующее канонам жанра, заявленного в заглавии[84]. Но даже и в этом очерке чувствуется рука Рабона — в том, как он рисует ужасные последствия воздушного налета, описывая в подробностях месиво из окровавленных фрагментов человеческих тел в огромной воронке. Даже сегодня, когда столь многое известно о Холокосте, «очерки» Рабона о начале войны производят страшное впечатление[85]. Идея книги заключалась в том, чтобы описать странствие Рабона и многих других беженцев с территорий, оккупированных немцами, в ту часть Польши, которая находилась под советским управлением. По всей видимости, сохранился лишь этот опубликованный отрывок.
