Все это рассказал нам Давор. Он не был слишком силен в английском, но его рассказ звучал убедительно. Как я и говорила, с самого начала Рой показался мне личностью темной.
Рой так больше и не возник, ни в связи с двумястами гульденов, ни по какой-либо другой причине. Однажды Давор попытался позвонить сестре Роя. Только ее телефон Рой ему и оставил. Сестра на его вопрос повесила трубку.
Прошел год с тех пор, как Рой исчез. В ванной он смонтировал накладную панель из покрытого водостойкой краской дерева, чтобы спрятать некрасиво торчавшие трубы и главный водяной вентиль. Он находился довольно высоко, просто так не достать. Однажды мне подумалось что я не помню точно, где он помещается. Я поставила лестницу. Протянула руку и нашарила заткнутые за вентиль свернутые листки.
Это были те самые первые страницы романа Роя «Семь винтов». Должно быть, Рой положил их туда, когда они с Давором и Ники укладывали пол. Как будто он, с одной стороны, хотел, чтоб я их нашла, а с другой — как бы не хотел. Никому не пришло бы в голову заглянуть туда, куда он их упрятал, разве что возникнет какая проблема и придется срочно отключать воду.
Я села и внимательно прочла странички Роя.
Начиналось все с признания Роя, что он стремительно приближается к середине жизни и что этой своей исповедью он хочет оставить некое свидетельство и исправить зло, которое совершал сам и которое причиняли ему другие. Возможно, посредством своего творения он сможет изгнать демонов, изводивших его в долгие дни и бессонные ночи. Так как он, Рой, уже и сам не знает, что он такое, то ли тень, то ли призрак того, кем когда-то был. Он просил читателя попытаться понять, что именно хочет раскрыть автор на последующих страницах, хотя сам осознает, что они наполнены горечью и жалостью к самому себе. Именно поэтому он и не думает просить о прощении, но просит за того парня, которому так хотелось, что его любили и понимали.
Вероятно, за этим должна была последовать история того самого парня, одного из семи бруклинских парней, пытавшихся вырваться из окружающей жизни, чтобы взять то, что им не причиталось. История одного из тех семи, которые заключили между собой железный договор, расторгнуть который могла лишь смерть.
Почему роман назывался «Семь винтов»?
Семь титановых винтов были вынуты после операции из ноги у парня. Семь винтов — семь ребят, превратившихся в семерых отчаянных мужчин, не знавших страха. Семь винтов и семь судеб… Короткое вступление Роя было полно таких вот повторов, словно он повторял мантру, с давних лет засевшую в мозгу, и никак не мог выбраться из словесных силков. И все же последние фразы повергли меня в дрожь.
Я пишу эту историю как свидетель того, что эти молодые ребята были способны на чудовищную Жестокость, в чем вы вскоре убедитесь. Я пишу — и я облегчаю свою душу, чтобы она смогла обрести покой. Потому что я не просто человек. Я — седьмой винт.
Вот и все.
Вы спросите: какое, собственно, отношение имеют эти пустяковые подробности, — начиная с ремонта квартиры и кончая плотниками-неврастениками, — к книгам и к литературе? Какое отношение имеет Рой к содержанию этой книги?
Одно то, что Рой своими руками сотворил для меня книжные полки, уже гарантирует ему место на этих страницах.
Но не только это. Пряча свою рукопись в месте, где я наверняка не скоро сумела бы ее обнаружить, Рой оставлял мне послание в бутылке. Корявое повествование Роя было отпечатано на электрической пишущей машинке, и я очень сомневаюсь, что у него осталась копия. Если с Роем что-то случится, если он исчезнет из собственной жизни, как исчез из моей, его слова в моей книге останутся неким доказательством того, что Рой существовал и хотел оставить свидетельство о событиях, в результате которых он превратился «в тень того, чем когда-то был». Это — некая дань ему от меня лично, «за так»; символическая компенсация за книжную полку.
История Роя может быть истолкована как некая притча о том, что граница между «признанным» и «непризнанным» не очевидна. Они могут поменяться местами в любой момент. Разве, в конце-то концов, не делала я за Роя его работу, в то время как Рой взялся за мою? Согнувшись в три погибели, с руками, перемазанными цементным раствором, я понесла в некотором роде символическую кару за чрезмерную писательскую самоуверенность.
Начало романа Роя — по существу, идеальный пример того, как надо писать заявку на книгу. Оно богато отсылками — число «семь», семеро бруклинских самураев; романтическими клише: «призраки», «тени» и «демоны»; традиционной риторикой начальных строк романов, призывающих читателя «отпустить» автору «его грехи», — и именно поэтому оно так эффектно. Нет более надежного крючка, цепляющего внимание читателя, чем просьба поучаствовать в раскрытии тайны. Разве и мы, Ники, Давор и я, не попались на этот крючок? Рой так и остался тайной для нас.
История Роя — фактически история того, как создаются истории. «Лиса — бог хитрости и предательства. Лиса — писательский бог», — писал Борис Пильняк. Если Рой когда-нибудь и напишет свою исповедь, он должен будет украсть истории людей, как вымышленных, так и существующих, что, по сути говоря, делает всякий писатель. Создавая свой рассказ о Рое, я, подкравшись, как лиса, урвала от него кусок. Возможно, эти две странички были не посланием в бутылке, а наживкой.
Среди перечисленных Роем причин, побудивших его написать книжку, он упоминает «воздаяние по заслугам». Вера в воздаяние по заслугам — в эстетике, в литературе, в политике, в личной жизни, где угодно — один из мощнейших побудителей, заставляющий человека взяться за перо, не думая о художественном воплощении своего замысла. Я и сама, наверное, тоже стараюсь «вершить праведный суд».
Книги будут существовать до тех пор, пока есть истории, убежденные, что их нужно описать, и пока есть читатели (писатели тоже читатели!), которые, читая эти истории, убеждаются, что они должны быть написаны. А что касается литературы в целом — кто знает, возможно, она начинается с того момента, когда некий плотник выводит фразу: Я не просто человек. Я — седьмой винт. И эта фраза не вызывает у вас смеха.
Как я уже сказала, целый год мы ничего не слышали о Рое. Он оставил нам книжный шкаф и полторы странички будущего романа. Возможно, он все еще в Париже, бродяжничает там. Возможно, некая парижская дама присвоила его в качестве эскорта, и Рой разгуливает по Парижу в новых пиджаках от Армани, как в лучшие годы. Возможно, он связался с итальянской мафией и участвует в неописуемых злодеяниях. Возможно, он сел не на тот пароход и отплыл в Гавану. Возможно, когда я пишу эти строки, он сидит в какой-нибудь гаванской мастерской и учится крутить сигары. Возможно, он уже отбыл с Кубы. Возможно, ему удалось уплыть в Майами на каком-нибудь ветхом паруснике. Возможно, как кубинский беженец в собственной стране он орудует на черном рынке, восстанавливает дома, разрушенные последним мощным ураганом. Возможно, он живет в Монтане, в доме, построенном собственными руками, от погреба до чердака. Там — в комнатке под крышей, за письменным столом у окна, бросая время от времени взгляд на зеленые пастбища и щиплющих траву лошадей, — Рой пишет свой роман «Семь винтов». Возможно, как раз когда я пишу эти строки, у него на страницах я живу параллельной жизнью, а какой — мне совершенно неведомо.
