— С сегодняшнего дня вы четверо переведены на.расконвойку, — сказал майор. — Что вам придется делать, узнаете позже. Личные дела будут храниться у меня, так что вы одновременно вроде бы и есть, и в то же время вас уже нет. Уполномочен сообщить вам только одно; либо вы добросовестно делаете вашу работу и тогда получаете свободу и чистые документы, либо начинаете хитрить и опять-таки получаете свободу, но уже вечную и с категоричным медицинским заключением. В любом случае в лагерь вы уже не вернетесь, это я вам гарантирую. Сейчас вас вернут в барак. Знакомьтесь, обживайтесь, вспоминайте все свои гражданские навыки, не сомневаюсь, что это вам всем очень понадобится. А ты, Матросов, задержись. Тут человек из Москвы прилетел, хочет переговорить с тобой.
Он вернулся за стол, слегка пригнулся, нажимая на кнопку звонка, вмонтированную в тумбу письменного стола, и в кабинет вошел все тот же сержант. Видно было, что ждать вызова в натопленном коридоре ему было трудно, в своем добротном овчинном полушубке он распарился, и круглое лицо его было багровым, а по вискам текли струйки пота.
— Этих, — кивнул майор — проводить в барак. А за этим, — он указал на Матросова, — за этим вернешься позже. Выполняйте!
На выходе Криницкий вновь посмотрел на своего нового товарища и поразился изменениям во внешности Матросова — ожил человек, в глазах интерес заиграл, даже копченое лицо его теперь казалось белее.
Сержант вывел их из кабинета, и Криницкий не видел, как открылась плотно прикрытая дверь в соседнюю комнату, для маскировки оклеенная теми же, что и стена, обоями, и из комнаты, припадая на левую ногу, вышел сухопарый и совершенно седой мужчина в гражданском костюме. Седой остановился на входе, изумленно и недоверчиво разглядывая Матросова. Он словно бы не верил собственным глазам, потом шагнул вперед, протягивая на ходу руку, и негромко сказал:
— Здравствуй, Яша!
Но всего этого Криницкий уже не видел. Сержант провел его, Чадовича и Халупняка по уже расчищенной дорожке до колючей проволоки, отделявшей их барак от остальной зоны. С левой стороны Криницкий увидел незамеченную при выходе из барака вышку. Вышка была установлена с таким расчетом, чтобы часовой, который стоял сейчас на вышке и забавно притоптывал ногами в валенках, просматривал все зоны перед бараком. Сама вышка была похожа на избушку на длинных курьих ножках, только вот из избушки этой выглядывал вороненый ствол ППШ.
— Хучь вы и на особом положении, — сказал сержант уже в бараке, — но правила все ж едины. На койках не валяться, заниматься чем указано было, по нарушителям у нас БУР, значит, плачет. Отопления там никакого и горячего не дают, так что, контрики, делайте правильные выводы.
Вертухай вышел. Слышно было, как он топает за стеной, что-то бормочет себе под нос.
Чадович замысловато выругался по-белорусски, оказалось очень похоже и понятно без перевода. Арнольд засмеялся.
— Чего смешного? — покосился на него Чадович.
— В книге одной когда-то читал, — сказал Халупняк. — Вслед за обещанием вольностей всегда наступает период жесточайшего угнетения. Влипли мы, братцы. А Матросов этот — хитрый жох, я сразу почувствовал, не наш он человек.
— Тут еще гадать и гадать, — неопределенно сказал Чадович. — Пуд соли сожрешь, прежде чем разберешься, где свой, а где чужой.
В барак осторожно заглянул худенький остроносый человечек, обвел заключенных любопытствующим взглядом и ни к кому лично не обращаясь, представился:
— Я из КВЧ, майор Зямин приказал, чтобы я поинтересовался, может, вам книги какие нужны?
И все это было так дико и непривычно, что Криницкий не выдержал. Сдерживая смех, он прошел в комнатку с умывальниками и загремел носиком одного из них — ничто так не успокаивает неожиданной истерики, как холодная до обжига кожи вода.
Одно было непреложно ясно — нужны они были майору, хрен бы в противном случае он так прыгал и унижался. Больше всего Криницкому сейчас хотелось узнать, о чем этот майор сейчас с Матросовым разговаривает? И еще ему хотелось посмотреть, как их будут кормить. По столу можно ведь о многом догадаться, и прежде всего — для чего их готовят?
Прежде чем он вернулся к товарищам, в коридоре загремело, послышались шаги, дверь распахнулась, и в комнату вошел давешний сержант, который сейчас сопровождал трех незнакомых Криницкому зэков. Зэки с грохотом свалили на пол несколько брезентовых мешков.
— Раздивлятися, — сказал сержант, — что и куда. Майор Зямин казал, що ви цьому дилу вчены.
— Вы подумайте, я позже зайду, — сказал инструктор КВЧ и торопливо вышел вслед за сержантом и заключенными. Слышно было, как сержант в коридоре звучно возмутился:
— Книжки им треба! На дальняке им працувати!
Криницкий присел, ощупывая один из мешков, из брезентовых боков которого угловато выпирали непонятные предметы. Пощупав их, Криницкий поднял на товарищей удивленные глаза и негромко, словно какую-то тайну им сообщал, сказал:
— Ледорубы!
Глава шестая
— Здравствуй, Яша, — сказал приезжий, протягивая руку Матросову.
Тот, помедлив, пожал ее.
— Ты стал совсем седой, — сказал Матросов.
— Годы, — развел руками седой. Майор с жадным любопытством наблюдал за встречей старых знакомых. Седой мужчина сделал властный взмах рукой, и майор понял его правильно — этим двоим надо было сказать друг другу нечто важное, а лагерный оперуполномоченный в этом разговоре был просто досадной помехой, мешающей откровенности. Он взял со стола фуражку, стараясь не особо стучать сапогами, прошел к выходу и плотно прикрыл за собой дверь. Немного подумав, он запер дверь на ключ и подошел к окну.
— Когда мне в Москве сказали, с кем я увижусь в лагере, я не поверил, — сказал приезжий. — Когда мы виделись в последний раз?
— Первого ноября двадцать девятого, — усмехнулся Матросов. — За два дня до моего расстрела.
— Для покойника ты неплохо выглядишь, — сказал приезжий, увлекая собеседника в другую комнату.
В ней был накрыт стол — бутылка грузинского вина, пара лимонов, мандарины, нарезанные умелой и расчетливой рукой мясо и колбаса.
— Вначале — о деле, — сказал Матросов.
— Какие дела могут быть у небожителей? — попытался пошутить приезжий.
— Лучше бы я умер, — сказал Матросов. — Я чувствую себя зонтиком, который достают из комода лишь тогда, когда идет дождь. Я плохо работал в Индии в тридцатых и позже — в сорок третьем? Или вам не понравилось то, что я сделал в Тегеране во время встречи «Большой тройки»? Или я не работал в Малой Азии, когда создавался Израиль? ЦСК мною недовольно?
— Насколько я знаю, вопрос так не стоял. — Собеседник Матросова был в некоторой растерянности, это угадывалось по его потемневшему лицу.
— И каждый раз мне обещали прощение и свободу, — упрямо продолжал Матросов. — А после того, как мавр делал свое дело и возвращался, его опять запихивали в тюрьму. Иногда я думаю: а зачем я возвращался? Я ведь мог остаться там, возможностей у меня было предостаточно…
