У маркиза — его отца — до нелепости длинные волосы. Он похож на пирата. Джеймс ругал себя за то, что пытался подражать ему, хотя бы только в выборе прически. Отец — не образец для подражания. Он ушёл от всего и всех и позволил и ему, Джеймсу, сейчас уйти.
Когда он станет взрослым — впрочем, он уже взрослый, несмотря на свой проклятый маленький рост, — он будет выполнять свои обязательства. Он держит слово и выполняет обещания уже сейчас, ведь именно так поступает настоящий мужчина.
Он сможет держать язык за зубами. Он сумеет молчать, ибо как можно хотя бы произнести то, что он только что узнал? Беатрикс Изабелла Винсент — его сводная сестра. По словам отца, его мама, и дедушка, и даже покойный двоюродный дедушка лишили Кона юности и его единственной настоящей любви.
Правда, отец выразился не совсем так. Джеймс наблюдал, как он осторожно подбирает слова в попытке нарисовать более приглядную картину. Было упоминание о долге и глупости, привязанности и финансах. Единственное, что Джеймс понял, — это то, что отец любил тетю Лоретту тогда и любит сейчас. Все эти разговоры о помощи старому другу во время ремонта ее дома были полной чепухой.
А тетя Лоретта боится, что Беа возненавидит ее, если узнает правду. Просто до ужаса, если верить отцу. Но Джеймс так не думает. Беа любит свою кузину.
Нет, не кузину. Мать.
Беа без конца жаловалась на своих родителей с тех пор, как они с Сейди присоединились к ним по дороге в Йоркшир. Это у них с Джеймсом общее, и это сблизило их. Хотя они оба признавали, что у Джеймса куда больше оснований для обид, ведь его отца не было целых десять лет и все, что у него оставалось от того времени, — это пачка старых писем, но родителей Беа тоже нельзя было назвать очень уж хорошими.
Они невероятно строгие. Никуда ее не пускают и ничего ей не разрешают, когда она приезжает домой из школы. Ему пришлось научить ее играть в карты, потому что родители считают азартные игры злом. Винсенты проводят все воскресенье на твердой деревянной скамье в церкви и требуют от Беа, чтоб она сидела с ними, чинно сложив руки на коленях и воздев глаза к небу.
Они даже запрещают ей посещать школьные уроки танцев. Она вынуждена сидеть на кушетке в уголке бального зала и наблюдать, как все остальные девочки ее класса отрабатывают танцевальные па с месье Люсьеном. То, как Беа произнесла его имя, навело Джеймса на мысль, что она тайно вздыхает по учителю танцев, но у него самого слишком свежи в памяти школьные уроки о Наполеоне, чтобы поддаться сомнительному обаянию французов, как бы хорошо они ни танцевали и какими бы длинными ни были у них ресницы. Девчонки порой бывают такими глупыми.
Джеймс опустился на камень. Хотел бы он, чтоб ему было с кем поговорить, вот только с кем? Что ж, иногда мужчине лучше находиться одному.
Джеймс в школе с восьми лет. Учителя вполне ничего; он же наследник маркизата, в конце концов, кроме того, имеет пожизненный титул виконта. С малых лет он научился вскидывать брови и смотреть свысока, когда необходимо. Но когда мама умерла, у него не осталось никого. Отец все не приезжал. Только Лоретта была с ним рядом на похоронах и плакала, когда он сам не мог.
Она сказала ему, что его мама была ее лучшей подругой. Но как, скажите на милость, они могли быть подругами после того, что отец только что ему рассказал?! Женщины, как и девчонки, тоже глупые.
Он бы никогда не подружился с врагом. Никогда. Поэтому он так надменно держится с отцом, что бы он ему ни покупал и куда бы ни обещал повезти его. Маркиз Коновер не может, пританцовывая, вернуться в его жизнь, как какой-нибудь учитель танцев — француз, и ждать, что он, Джеймс, примет его с распростертыми объятиями.
У него есть гордость. Положение. Он ни в ком не нуждается. И не может никому доверять.
Джеймс вырвал пучок травы, наблюдая, как маленькие черные муравьи разбегаются в разные стороны. Он не мог целый день сидеть здесь и жариться на солнце. Но и вернуться в дом не хотел. Внезапно он почувствовал сонливость. Словно какой-то хныкающий младенец, которому нужно поспать. Его голова была до отказа набита противоречивыми мыслями, и было бы намного легче прогнать их все, свернуться клубочком и спать до тех пор, пока он не вырастет, чтобы разобраться во всем этом. Если такое вообще возможно.
К черту ленч! Он не сможет проглотить ни крошки. Он просто побудет немножко один, подальше от всех. Пусть отец помучится, как мучился он.
Разумеется, несколько часов не то же самое, что десять лет.
Джеймс отряхнул брюки от пыли и стал подниматься по склону холма. Он взберется на самый верх, чтобы увидеть, если кто-то пойдет за ним из Стенбери-Хилла, и спрячется. Если повезет, он, может, даже набредет на еще одну пещеру, где сможет скрыться от солнца и зализать свои раны.
Они с Беа и сыновьями Арама уже нашли несколько на территории имения. Нико сказал, что некоторые пещеры тянутся на мили, словно известково-кристаллические дороги под землей. Конечно, когда они отправлялись исследовать пещеры, Нико с Томасом брали фонари и веревки, даже если Беа трусила заходить слишком далеко. Она боится всего на свете.
Джеймс вытащил из кармана накрахмаленный носовой платок и вытер лицо. Жарко стало невыносимо, просто пекло какое-то. Прямо как тем летом много лет назад, о котором рассказывал ему отец, когда трава горела, а урожай, животные и люди гибли. Лето, когда все изменилось. Лето, из-за которого он стоит сейчас тут и совсем одинокий.
От яркого солнца веки отяжелели. Как отец выдерживал в той огромной пустыне, где за каждой песчаной дюной подкарауливают сарацины? Разумеется, маркиза Коновера, с бородой и в тюрбане, можно было принять за одного из них. Друг отца мистер Бэнкс нарисовал его в уголке одного из писем, которые он присылал домой. Когда мама показала ему рисунок, вначале Джеймс отказывался верить, что изображенный на нем человек может быть его отцом. Этот дикарь? Какой позор!
Джеймс добрался до вершины холма и сел перевести дух и еще раз вытереть лицо. Внизу простиралась глубокая зеленая лощина, неровная и бугристая, словно трава была помятым одеялом, в спешке брошенным каким-нибудь великаном. Тонкая лента воды блестела и мерцала на солнце. И между нагромождениями камней Джеймсу показалось, что он заметил вход в пещеру. С такого расстояния невозможно было сказать, насколько она велика, но там будет прохладно и темно — идеально, чтобы скоротать время в одиночестве.
Он стал спускаться по крутому склону, потерял равновесие и постыдно заскользил вниз, пока не ухватился рукой за корень и не остановился.
— Вот дерьмо! — с чувством выругался Джеймс. Хороший же из него исследователь, если он даже на ногах устоять не может. Он больше никогда не наденет этот костюм в церковь, даже если вернется той же дорогой и найдет свою порванную куртку. Джеймс пощупал брюки сзади. Они порвались, но крови на руке не было.
Потребовалось гораздо больше времени, чем он думал, чтобы добраться до ручья на дне лощины. Маршрут был неровный, а наполовину заросшие травой острые камни попадались так часто, что Джеймс отбил себе все пальцы на ногах. Он уже начал сомневаться в мудрости своего решения уйти так далеко от Стенбери-Хилл — он даже не был уверен, что все еще на отцовской земле, и несколько раз смачно выругался, как делают мужчины, когда разозлятся. Не было ни следа невысоких каменных стен, которые разделяют землю на участки, только волнистая трава, ямки да скопления камней.
