Молотком я разбил теменную кость черепа дяди Пачи, чтобы скрыть отверстие от пули.
Я закопал все, кроме своего пистолета, ятагана и канистры с бензином.
Сложив оба трупа в джип, я вернулся на шоссе и снова поехал в направлении больницы.
Кругом не было видно ни души, но я должен был действовать быстро.
Я нажал на газ и направил джип на придорожные скалы и выпрыгнул в последний момент.
Я получил множество ушибов.
Джип перевернулся, но не загорелся. Я посадил бербера на свое место, место водителя, а дядю Пачи – рядом, на пассажирское. Я полил трупы и машину бензином и поджег.
Единственное, по чему можно будет распознать трупы, – это челюсти Тартало и, конечно же, его стеклянный глаз.
В Буире я купил новую одежду и сел в автобус до Эль-Кефа, а это уже Тунис.
Неделю я отдыхал в отеле в Бизерте, на побережье, а потом вернулся в Испанию.
39
В Альсо меня ждал сюрприз, оставивший меня довольно-таки равнодушным.
Мой дом был разрушен, он сгорел до самого фундамента. На самом деле подожгли здание рядом, принадлежавшее моим соседям (которые со мной не разговаривали), а огонь перекинулся на мой дом.
Вероятнее всего, это было дело рук сыновей Чистагарри, семьи, враждовавшей с Сулапе, моими соседями, со времен карлистских войн. Но в моей деревне действовал закон omertа,[128]и посильней, чем на Сицилии, так что все сделали вид, что это просто трагическая случайность.
Мои корни были вырваны из земли, и я налегке уехал из Альсо, чтобы никогда не возвращаться.
Я снял жалкую малюсенькую квартирку в Каско-Вьехо, в Бильбао, на шумной улице Барренкалье.
Я выходил из этого квартала только для того, чтобы наведаться в «Твинз» и там напиться или в «Ла-Паланку», где обретались самые потасканные шлюхи, чтобы посмотреть, нет ли там чего-нибудь весомого.
Йосеан Аулкичо уже не тренировал «Атлетик» Бильбао, с 1985 года он занимался «Бетисом» и жил в Севилье.
Однажды утром в июне 1987 года я случайно увидел в газете интервью, которое заставило заработать все мои сигнальные устройства. Это была глупая игра в вопросы и ответы с епископом Бильбао Кресенсио Аиспуруа.
Приятный сюрприз. Я не знал о возвращении Кресенсио из Соединенных Штатов и тем более о том, что он стал епископом своего города.
По фотографии, сопровождавшей текст, я мог судить, что он превратился в пожилого господина (ему было уже пятьдесят семь); но глазки, полные похоти, выдавали его.
В интервью, наряду с другими глупостями, его преосвященство говорил, что очень увлекается японской кухней и что он в восторге от сашими. Я невольно представил, как он жрет живьем длинного и толстого угря, на манер глотателя шпаг.
Но, кроме того, отвечая на вопрос о том, когда и где он собирается провести летний отпуск, он поделился заинтересовавшей меня информацией.
– Как и в последние годы, я проведу август на спокойном острове Менорка, уединенно, в простеньком домике. Это место располагает к размышлениям и молитвам.
Зная его, я заключил, что там он вдали от нескромных взглядов каждое лето устраивает свои гомосексуальные оргии.
Не теряя времени, я заказал на август номер в гостинице «Альмиранте Фаррагут» вблизи от Сьюдаделы.
В дни, остававшиеся до августа, я занялся сбором информации о частной жизни сеньора епископа. Того, что я выяснил, было достаточно, чтобы уложить вальдшнепа Аиспуруа с первого выстрела.
40
«Простенький домик» оказался роскошной виллой с садом и бассейном, окруженной высокими стенами и расположенной в наименее густонаселенной части острова, в глубине, к юго-востоку от Форнеллса.
Кресенсио делил свое летнее уединение с другим иезуитом, отцом Хасинто Силиндрином, смуглым и статным тридцатилетним мужчиной, своим секретарем и любовником. Они никогда не покидали пределов своей комфортабельной виллы.
15 августа я отправился их проведать.
Входную калитку с частой решеткой открыл мне отец Силиндрин, стыдливо завернутый в белый банный халат.
Он странно посмотрел на меня, когда я сказал, что являюсь старым другом его преосвященства, проводящего отпуск на острове, и что мне хотелось бы видеть его. Он спросил у меня мое имя, попросил подождать и захлопнул дверь у меня перед носом. Оттуда, снаружи, не видно было ничего, кроме средиземноморской сосны и зарослей гортензий. Я представил себе, как за этими зарослями на краю бассейна голышом вытянулся на солнце Кресенсио, похожий на дряблую белесую лягушку.
Через минуту вернулся секретарь и позволил мне войти.
Я оставил в саду взятую напрокат «веспу», на которой приехал, и перекинул через плечо сумку, в которой находились мои инструменты.
Чтобы не проходить через металлоискатель в аэропорту, я совершил поездку из Барселоны на корабле.
Хасинто, переодевшийся в скромную рубашку и широкие штаны, попросил меня подождать в доме, в гостиной.
Наконец появился Кресенсио, в строгой сутане и монашеских сандалиях. Он очень нервничал из-за того, что я, как призрак, вновь возник после стольких лет.
Пуля, полученная в Эстебалисе, рассекла ему нижнюю губу, образовав углубление вроде того, что бывает на пепельницах, чтобы класть сигарету, и испортило ему выговор, как будто у него во рту, обладавшем большим набором возможностей, чем швейцарский складной нож, было перепелиное яйцо.
Я поцеловал ему руку, достал из сумки пистолет и взял обоих на мушку.
Это место идеально подходило для подготовленного мной спектакля: там даже не было телефона, а курьер, доставлявший им продукты, сделал это накануне.
Я вышел оттуда спустя сорок восемь часов.
Мне очень пригодился как хирургический ланцет, купленный на медицинском рынке в Бильбао, так и длинный нож для забоя скота, проданный мне пикадором на пенсии.
