— Могли хотя бы позвонить, — сказала она.
— Нам все время говорили: «Еще десять минут», — объяснила Сьюки, слегка пристыженная. — Кроме того, ни одна из нас не помнила здешнего телефона!
Они с Джейн смеялись все более вымученно, сознавая, что смеяться особо не над чем; их веселость обусловливалась исключительно их настроением и раздраженностью Александры. В порядке извинения Сьюки воскликнула:
— О, как замечательно все здесь выглядит! Лекса, ты такая исполнительная!
— Да, — ответила та коротко и сурово.
Джейн никаких угрызений не испытывала.
— Они были чудовищно неумелы, — сказала она о сотрудниках радиологического отделения провиденской больницы. — С-с-сын дока Пита выглядит так же, как выглядел, только вырос на шесть дюймов и никакой растительности на голове не осталось. Точно-точно. Нэт правильно говорил, что никто, находящийся в здравом уме, не идет больше в медицину — слишком много легких денег можно сделать, занимаясь финансами, все приличные умы поступают в школы бизнеса. А этот ларек на дороге номер один, у которого мы остановились купить мороженого!.. У них даже нет разноцветных карамельных шариков, только коричневые, которые выглядят как мышиный помет.
— Ой, прекрати! — закричала Сьюки. — Я все время думала об этом, когда лизала свой стаканчик! — И они разразились истерическим хохотом. Оглядываясь назад, они думали: не свидетельствует ли этот смех о том, что внутри Джейн что-то переломилось — в последнее время она так мало смеялась. — Стаканчик какашек, — сказала она сквозь смех.
Александра была оскорблена, но твердо решила больше не доставлять подругам удовольствия, демонстрируя это. Они же отвели ей роль своего рода матери, ну а дети, бывает, плохо себя ведут.
— Не думаю, — тем не менее сдержанно сказала она, — что мы сегодня в подходящем настроении, чтобы вызвать совместный подъем энергии.
— А ты надень мои летающие туфли, — сказала Джейн, — и вознеси меня на с-с-своем луче, злючка.
— Вы что, выпили по дороге из Кингстона? — спросила Александра.
— Кингстон-сайз мартини, — скаламбурила Джейн.
— Всего по одной «Маргарите», — призналась Сьюки, — в том спортбаре, который когда-то был «Бронзовой бочкой». Помнишь Фиделя и его «Маргариты»? И его конек — маринованные яйца капибары? Даррил пожирал их, как голодный волк.
— Он сам был котиком-капибарой, — сказала Джейн. — Ой-ой! Лекса начинает сердиться.
Говоря это, Джейн, с этими ее уже месяц не знавшими ухода волосами, на дюйм проросшими сединой у корней, выглядела такой потерянной, такой маленькой старушкой-девочкой, что Александра смягчилась.
— Было больно? — спросила она. — Ты боялась, что будет больно.
— Рентген? Конечно, нет. Хотя они устроили такую претенциозную суету вокруг этого: убегали в свою защищенную свинцом безопасную комнату, включали рубильник, а я стояла даже без лифчика и принимала на себя удар по полной. Они палачи, те, что казнят людей на электрическом стуле. Все эти врачи… они наблюдают, как мы умираем, и ждут, чтобы им за это заплатили.
— А хуже всего маммография, — внесла свой вклад Сьюки. — Эти жуткие медсестры расплющивают твои титьки так и эдак, прижимая к ледяному стеклу! Туда специально нанимают громил-садисток.
— И после всего этого, — продолжила Джейн, — когда я спросила, что показал рентген, мне ответили, что сын дока Пита ушел домой, что он расшифрует снимки позднее и свяжется со своим отцом. В любом случае все это чушь — кто когда слыхал о какой-то там аневризме брюшной аорты? Все это вызвало у меня колики в солнечном сплетении. В моем прискорбном сплетении-пищеварении.
— Бедняжка ты моя, — сказала Александра и вернулась к своей роли церемониймейстерши: — Поедим что-нибудь, прежде чем начать? Есть сыры, гауда и мюнстер, и очень вкусные рисовые крекеры со вкусом морских водорослей, которые делают японцы, я нашла их в маленькой секции деликатесов, которую открыли в «Стоп энд шоп». А если вы сильно голодны, есть карри из цыпленка с салатом из брокколи, но я не думаю, что следует пытаться возвести конус могущества на полный желудок. Мы должны быть чистыми во всех отношениях. Поэтому нужно, чтобы каждая приняла душ. Джейн, ты иди в свой, а мы со Сьюки помоемся в нашем.
— А что, если я хочу помыться вместе со Сьюки? — сказала Джейн, хмуро глядя на нее. — Или с тобой?
— Вместе мы будем воздвигать конус могущества, этого достаточно, — заявила Александра, проверяя силу своего авторитета. — Джейн, не создавай трудностей. Ты перевозбудилась оттого, что была сегодня центром такого интенсивного внимания. Нужно торопиться. Луна на ущербе. Мы должны выложиться на сто процентов, чтобы привлечь ее силу.
— А как мы должны быть одеты потом, после душа? — спросила Сьюки. — Я не привезла ничего черного и ничего с широкими рукавами.
— Никак, — постановила Лекса. Она выпила больше кьянти, чем предполагала. — Мы будем обнажены. Как я уже сказала, мы должны выложиться на сто процентов.
— Я не могу, — вдруг объявила Джейн. Жилы у нее на шее натянулись и тревожно выпятились. — Я стала старой кошелкой. Вы, кстати, тоже, дорогие древние старушки-колдуньи. Я не буду.
— Говори за себя, Джейн, — надменно огрызнулась Сьюки. — Если тебе не нравится твое тело, делай какие-нибудь упражнения. Йога, цигун… Всего каких-нибудь двадцать минут в день творят чудеса. Все тело подтягивается.
— Важен только дух, — заверила Александра. — Для меня вы прекрасны. Я смотрю сквозь физическую оболочку.
— Тогда почему ты хочешь принимать душ вместе со Сьюки?
— Я сказала, что мы воспользуемся нашим, но это не значит, что мы будем мыться вместе. Нам нужен простор, Джейн, чтобы высвободить энергию твоих чакр. Если мы будем обнажены, это облегчит задачу. Нагота освобождает от пут внутренних запретов, свойственных западному человеку. Наши способности исцелять, как себя, так и других, нуждаются в свободе; наша сила должна быть очищена от таких нечистых мыслей, как ревность. Идем, дорогая. Возьми мою руку. Положи ее вместе со своей на живот. Чувствуешь? Я чувствую, как бьется твоя боль. Здесь. И здесь. Она рвется наружу. Выпусти ее, дорогая. Освободи свое «я». Освободииии, — повторяла Александра. — Ку-ли-иииин.
Кожа и вода, тепло и плоть, вдовы предались мытью — Джейн в синтетической шапочке для душа, в которой выглядела, если бы было кому это видеть, как викторианская горничная; Сьюки — с собранными в пучок и заколотыми шпилькой выкрашенными в кедровый цвет волосами, которые она, как могла, придерживала рукой, чтобы защитить от водяных струй; и только Александра, не опасаясь намочить голову, отдалась мощной водяной стихии; хваткими пальцами она энергично массировала мокрую кожу на голове, потом подставляла ее под секущие, молотящие, обжигающие водяные хлысты. Сьюки, еще не вытершаяся полотенцем, игриво наблюдала сквозь затянутое паром стекло душевой кабины за бурными действиями сестры по ведьмовству, потом снова вошла в кабинку и, хихикая, встала под воду; другое тело не выразило протеста, выпуклые луковичные комочки обеих приходили в соприкосновение, сталкивались, терлись друг о друга, скользкие от мыла; закрыв глаза, женщины на ощупь представляли себе кожу друг друга сияющей и гладкой. Потом Сьюки, вся розовая, от ягодиц до разгоряченного лица, уклонившись от влажных ласк подруги, выскользнула за стеклянную дверь душевой; Александра последовала за ней своим более степенным шагом. Сняв тяжелый тюрбан полотенца с выскобленной головы, она наклонилась, чтобы вытереть истонченную кожу ступней, уже наливавшихся горячей энергией, которую старым колдуньям вот-вот предстояло пустить в ход.
