1. Смиренный Анже, послушник монастыря Софии Предстоящей, что в Корварене
– Похоже на то, – медленно говорю я, – что Юрий все же не договорился с империей.
Серж невесело усмехается:
– Негосударственный ты человек, друг Анже. Слишком прямой и честный для политики.
При чем тут, хочу спросить я – но слова не идут. Впрочем, Серж достаточно знает меня, чтобы понять ошарашенное молчание правильно.
– Я так думаю, друг Анже: они, конечно же, договорились. Но Юрий… – Серж трет лоб, подбирая слова. – Юрий вряд ли умеет воевать. Даже, скорей всего, не умеет: вспомни, мальчишкой он уступал Леке и в умении, и в храбрости, хоть и старше его на два года… на два, верно ведь? А после служил в парадном отряде отца и вряд ли многому там научился.
Я возражаю:
– Юрий не похож на человека, готового открыто признать свои слабости. Если он и боится воевать… ну, есть же те князья, что его поддержали, послал бы их!
– Ты не понимаешь! Он не боится, нет! Он не то что открыто – сам себе не признается, что не умеет. Но он чует. Он не уверен. А в умении интриги крутить – уверен. После удачного-то переворота, сам подумай! Вот и начинает с интриги, а войну – на потом.
Серж смеется вдруг. Качает головой:
– Но в интригах его переиграл Карел! И Софи…
Да, киваю я, предупреждение поспело вовремя, и благодарить за это Карел должен бедовую Серегину сестренку. Свою невесту… надо же, как бывает: свела двоих беда, а вышло – на счастье. Карел, по крайней мере, уж точно счастлив.
Мне вспоминаются слова пресветлого: «Как похож ты, Анже, на любопытную кумушку». Грешен, знаю; но – тянет, ох как тянет поглядеть! Коснуться чужой любви хоть краешком, хоть немного чужого счастья вдохнуть. Тяжко одолеть это искушение. Потому и радуюсь я словам Сержа:
– Пойдем-ка, друг Анже, прямо сейчас к брату библиотекарю. Очень уж много всякого увидел ты…
Пока брат библиотекарь записывает, мысли мои приходят в порядок. И то: вспоминая каждое слово, каждое движение, каждую подробность происходившего, уже не отвлечешься на глупые искушения. Снова погружаюсь я в увиденное, снова, уже вместе с братьями, проживаю его. И счастливая улыбка Карела меркнет, перечеркнутая горем и яростью принца Валерия. Верно говорят светлые отцы, что есть время для любви, а есть для скорби, и второго куда больше в нашей жизни.
– Интересно, – тянет Серж, когда брат библиотекарь откладывает перо, – а куда это он Серегу провожал? Ну, пока у Карела совет был?
И правда, спохватываюсь я. Надо же, чуть не упустил!
– Вечером погляжу, – обещаю я. – Мне, пожалуй, помолиться надо. Никак ярость Лекина не отпустит… Помрачение, да и только.
Серж молча качает головой.
2. Брат Покаяние
– А он какой?
– Несчастный, – я отвечаю, не задумываясь, и сам удивляюсь ответу. Дед бы обиделся, точно…
– Почему? – спрашивает Софка.
– Да ты представь, ему всю жизнь сломали! Из него монах, как из меня гном подземельный.
Софи хмурится:
– Серенький, а вдруг он все равно не захочет?
– По крайней мере, у него будет выбор.
Какое-то время мы едем молча. Мой гнедой нежно перефыркивается с Ласточкой, Софка вертит головой, хотя, как по мне, глазеть не на что. Голые деревья, голые поля… мрачно, сыро, скучно. Навязанная Карелом охрана нам не мешает: четверо едут на двадцать шагов впереди, еще шестеро – на двадцать позади. Пока Софи молчит, я думаю об отце. Правильно, что мы уехали из Корварены именно сейчас. Я не смог бы спокойно встретиться взглядом с его убийцей. Политика, будь она неладна…
– Серенький, а море, оно какое?
Незваная тоска накрывает меня.
– Оно похоже на степь перед рассветом. Только запах другой. Такой, знаешь… затхлый и свежий одновременно.
– Так не бывает, – Софка смешно морщит нос. – Серенький, ты опять меня дуришь!
– А еще там волны, – говорю я.
– Я знаю, что в море волны, – надменно сообщает Софи.
– Они шумят. Иногда тихо, а иногда так, что перекрикивать приходится. И птицы там тоже другие. Но все равно оно похоже на степь.
– Ой, Серенький, дуришь…
– Тогда подожди, пока доедем.
