Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 70
— Не болтай ерунды, Павел! Воевал ты смело, а пуля не разбирает, кто в первом бою, а кто в последнем. На медаль тебя представлю, «За отвагу».
— Руку починят, и под Берлином нас догонишь, — поддержал меня Сочка.
И я, и Сочка видели, что Паша Митрофанов наверняка останется без руки. Вернее, без кисти. Пуля раздробила сустав, и кисть висела на сухожилиях. Напряжение боя у меггя переходило в тоскливое ожидание чего-то плохого. Может быть, Павлу и повезло. Он останется жив, а что будет со мной, одному богу известно. Выбили почти целиком мой первый взвод. За каких-то пятнадцать минут я потерял убитыми и ранеными едва не треть вновь пополненного взвода, а городок еще не взят. Надо идти дальше.
До вечера мы вышибали немцев из городка. Рота потеряла еще несколько человек. Ночью фрицы исчезли, а на следующий день, 28 сентября 1944 года, я был тяжело ранен. Крепко уделал меня немецкий пулеметчик. В сохранившихся медицинских справках написано так: «Сквозное пулевое ранение левого плеча с повреждением кости». А если проще сказать, пуля раздробила кость посредине между локтем и плечом. Я потерял сознание. С трудом вспоминалось, как меня несли, уже перевязанного с лубком на левой руке.
Что-то кричал водителю «студебеккера» Тимур Джабраилов, когда меня и других раненых грузили в кузов. Сквозь шок начинала пробиваться сильная боль. Я попросил водки и, с усилием сделав несколько глотков, заснул или потерял сознание. От тряски, казалось, рука разломится на части. Рядом стонали и матерились другие раненые. Я хотел обругать водителя, но не хватило сил. Потом лежал на соломе в палатке, накрытый брезентом. Было холодно, я стучал зубами и ждал, когда кончится бесконечная ночь. От старых солдат не раз слышал, что если тяжело ранен, ночью спать опасно. Очень просто умереть во сне. Мне не давала заснуть боль. Санитары перешагивали через меня, как через бревно, уносили, приносили раненых.
Потом приспичило по нужде, и я пополз к выходу, прокладывая дорогу здоровым локтем. Кто-то меня обматерил, кто-то лягнул, но я справил за палаткой нужду и, когда вполз назад, сразу провалился в сон. Утром осмотрели рану, но операцию делать не стали, повезли в армейский госпиталь. Когда привезли, повязка сплошь намокла кровью, а я от слабости даже фамилию назвать не мог. Операцию делали под общим наркозом, а всего в разных госпиталях пролежал я четыре с лишним месяца. Сделали повторную операцию, но рана продолжала гноиться, выходили мелкие осколки кости. Был период, когда руку хотели ампутировать. Врачи спорили между собой. Мое мнение никто не слушал, согласен я или нет. Все же решили лечить дальше. Сыграл роль приказ Верховного, не знаю уж когда изданный, делать меньше ампутаций и возвращать в строй как можно больше военнослужащих.
Последний месяц я лежал в городе Ивано-Франковске. Местные жители называли его по старой привычке Станислав, как он именовался до 1939 года. В январе 1945 года западные украинцы полностью забыли про немцев, с которыми они воевали после отказа Гитлера признать их независимость в 1941 году. Переключились на наших офицеров, солдат и своих же земляков, поддержавших вернувшуюся советскую власть. По слухам, на горных дорогах вовсю хозяйничали бандеровцы, оуновцы. Я плохо разбирался в сплетении политических сил Западной Украины. Но даже в Ивано-Франковске, где стояло много наших войск, размещались штабы и всякие тыловые службы, нередко случались нападения на патрули и припозднившихся офицеров.
Со мной в палате лежал старший лейтенант-минометчик. Ранили его в октябре, лечился, а когда выписался и уезжал в часть, снова был ранен в нескольких километрах от Ивано-Франковска. Машину обстреляли из пулемета, и старлей получил новое ранение — в грудь.
— Еще повезло, — рассказывал он. — Нас в «студере» человек тридцать набилось, автоматы только у водителя да у двоих охранников. Пока мы из своих ТТ да «вальтеров» пуляли, машину, как сито, издырявили. Восемь трупов и вновь раненных полтора десятка. Накрыли потом ту банду.
— Накрыли, — усмехнулся капитан постарше. — Слышал, собрали заложников, на кого стукачи указали, да постреляли. А бандеровцев в горах попробуй найди. Снег под два метра.
В тот раз я стал свидетелем ожесточенной ругани в палате. На капитана ополчились почти все раненые. Капитан был по-своему прав. Видать, исправный командир, всегда побритый, с орденом, нашивкой за ранение, любивший читать книжки. Но обрушились на него мужики, раненные не раз и не два, потерявшие братьев, отцов.
— Культурный! При штабах небось околачивался, не видел, как нашего брата сотнями в братские могилы кладут.
— Бандеру пожалел! — крикнул еще кто-то.
А один из раненых, хвативший с утра спирта, швырнул в рассудительного капитана костыль. Не знаю, кто был тот капитан. Кажется, как и мы все, из фронтовиков. Но не до конца заразившийся злостью. Врачебное начальство от греха подальше перевело капитана в другую палату.
Во второй половине января несколько офицеров, и я в том числе, попросили перевести нас в один из частных домов, недалеко от госпиталя. Надоела теснота, лежали и по десять, и по двадцать человек в палатах. Хотелось пожить на свободе. Дом был двухэтажный, с высоким забором и садом. Хозяева сбежали. Здесь лежали человек восемь выздоравливающих офицеров. Поддерживали порядок и топили печи двое солдат, готовящиеся к выписке или комиссии на инвалидность.
Конечно, жить в доме было удобнее. Широкие кровати, диваны, ковры. Никто нас не опекал. В госпиталь ходили на перевязки, процедуры, на завтрак и обед. Ужинали чаще всего компанией, и офицеры, и наши двое добровольных санитаров-рядовых. Что повкуснее, приносили на ужин из госпиталя, а в основном офицеры скидывались и покупали у местных жителей картошку, яйца, овощи и, конечно, вино или самогон.
Эти вечера за длинным столом мне запомнились надолго. Каких только историй не наслушался. Лежали со мной вместе и танкисты, и артиллеристы. Но в основном — пехота. Воевавших с сорок первого года ни одного не было. Один или два хватанули сорок второй год и Харьковское побоище, где под руководством Хрущева и Тимошенко погибли и попали в плен сотни тысяч людей. Один офицер из артиллеристов про Сталинград рассказывал. Запомнились его подсчеты. Пока полк через Волгу переправляют, половину немец бомбами и снарядами утопит, а оставшихся на неделю боев хватало. Большинство воевали с сорок третьего — сорок четвертого.
29 января отпраздновали мое девятнадцатилетие. Надарили всяких штучек: трофейный «парабеллум», зажигалку, нож-финку, часы. Ну, и напоили так, что я два дня отходил. Душевные ребята.
Что меня поразило в этом филиале госпиталя — обилие оружия. Напротив входной двери на массивном столе стоял немецкий пулемет МГ-42. Здесь же хранился запас лент, ящик с гранатами. Может, кому-то смешно, но так и было. Ставни, плотные шторы, не пропускающие вечером свет ламп. У обслуживающих бойцов были автоматы ППШ, у всех офицеров — пистолеты. В каждой комнате-палате висели один или два трофейных автомата. В город выходить поодиночке не рекомендовалось, особенно на окраины.
Но я, устав от лежания на госпитальных койках, любил пошататься по Ивано-Франковску. Старый город западного типа отличался от наших русских замысловатой архитектурой костелов, старинных домов, брусчаткой, парком в центре города со множеством мостиков. Мои соседи больше налегали на вино и карты. Многие обзавелись подругами. Бродить по зимним улицам желающих находилось мало.
Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 70
