— Ладно, ладно, — благодушно сказал Паламед-Заде. — Вы тут списочек своих вопросов оставьте. Мы ими займемся с молодыми людьми… Со временем…
Генерал нахмурился:
— Хотите на чужих закортках – в рай? Да нет, мы уж как-нибудь сами, — сказал он. — Кстати, вопросы эти чрезвычайной секретности, и присутствие при такого рода разговоре штатских лиц, сколь бы даже высокие посты они ни занимали, вряд ли желательно. Посему… — Он весьма красноречивым взглядом указал Советнику на дверь.
Тот, однако, и не подумал приподняться из кресла. Вместо этого, со смехом зааплодировал:
— Браво! Не устаю восхищаться вами и вашим суворовским воспитанием! Вы сюда вламываетесь незвано и сходу пытаетесь установить свои порядки, хотя вообще ваше присутствие тут уместно, как присутствие черта на кардинальском конклаве. У вас же, любезный, даже разрешения от Администрации, наверняка, нет! А амбиции, Боже, амбиции!.. Нет, я, право же, восхищен!.. Так что – изволили-ка бы лучше вы сами подобру-поздорову, mon general…
Лицо генерала сделалось цвета огнеупорного кирпича.
— Вы забываетесь! — рявкнул он.
Советник только отмахнулся устало.
— Кроме того, — продолжил генерал, — помимо вашей Администрации, существует еще… Вот! — порывшись в карманах, он протянул какую-то бумагу.
— Да оставьте вы, — так же устало поморщился Советник. — Нашли, тоже, чем козырять. Даже неловко. Еще бы про ЦК КПСС вспомнили.
— Хорошо, допустим! — не унимался генерал. — Ну а территория чья?
Советник пожал плечами:
— Надо полагать, российская. Или у вас по каким-то причинам иное мнение?
— Я имею в виду этот Центр, где мы сейчас находимся, — пояснил генерал. — Он-то числится по чьему ведомству? На чьем он содержании? По всем документам значится – Министерства обороны!
— А, вот вы о чем! — неожиданно оживился Советник. — Ох, клянусь, не стоило вам поднимать эту тему. Но коли уж сами начали – что ж, извольте!.. — Крокодиловый портфельчик мигом оказался вновь у него на коленях, и так же мигом из него были извлечены нужные листки. — Извольте! — повторил Паламед-Заде. — На чьем содержании, вы, кажется, спрашивали? Вот сколько якобы выделило ему на нынешний год ваше министерство. Вроде бы сумма внушает… А вот, полюбуйтесь, сколько Центр получил в действительности! Вам разницу на калькуляторе посчитать или так, в уме прикинете? Уж не знаю, куда вы эту разницу вместе со Снегатыревым дели, растворилась она прямо как в химической реакции. Между прочим, тысяч пять ваших месячных жалований… А вот счета за электроэнергию. Оплачены кем?.. Именно так: Администрацией. И тоже сколько выходит ваших месячных жалований – прикиньте в уме. А вот отдельно – ваши расходы по операции "Рефаим". Совсем не мало, согласен. А на что потрачено? Телеграммы Хусейну рассылали? Коньяк жлухтили? Пьяного в задницу Фездюленку на вертолетах прокатывали?.. Ах, да! Конечно! Хор "Калинка", картина Моне, бюст Вольтера, — понимаю, без этого никак! А кто при этом нес реальные расходы? Можете сами убедиться – в копеечку ваши "Калинки" да Фездюленки Администрации обошлись! — По мере того как он выстреливал это все, сопровождая бумагами, только что весьма грозный генерал на глазах сникал и жух, как кремовый торт под палящим солнцем, а голос Советника тем временем все более наполнялся уверенностью и силой. — Все эти бумаги будут в Генеральной прокуратуре, не сомневайтесь, нынче же, — подытожил он. — Не завидую я вам, mon general, право же, не завидую. А уж ежели заставят возместить, то и не представляю, где вы со Снегатыревым мемуары свои будете кропать. Боюсь, не на Канарах и даже не в Крыму… Короче, поставив в таком ракурсе вопрос – на чьей мы территории? — сами видите, любезный, крайне опрометчиво вы поступили. Ну а, как известно, кто платит – тот и заказывает музыку. И из тех данных, которые я вам привел, со всей очевидностью следует, что музыку в данном случае заказывать уж никак не вам… Кстати, последним указом Центр отныне всецело передается в ведение Администрации, вам, видимо, просто не успели доложить… За сим, я так полагаю, можем раскланяться.
Генерал, совершенно подавленный, ни слова больше не говоря, повернулся было выходить, но Паламед-Заде теперь уже вполне по-хозяйски окликнул его:
— Э, mon general! Если не слишком торопитесь, — а торопиться вам, по-моему, уже некуда, — готов оказать вам одну небольшую услугу.
Тот на полушаге остановился и по всем правилам сделал "кру-гом", как новобранец по оклику сержанта. Взирал вопросительно.
— Поскольку со всеми вопросами государственной важности мы как-нибудь разберемся сами, — продолжал Советник, — то услугу я вам могу оказать только личного характера. Допустим, из уважения к вам. Надеюсь, вы, как все смертные, желали бы узнать наверняка хоть толику своего будущего, не так ли? Сейчас та редкостная минута, когда это возможно. — Он обратился к нам с Лизой: – Сергей Геннадиевич, Елизавета Васильевна, не в службу, а в дружбу… Что бы вы могли сказать о ближайшем будущем этого… г-мм… заслуженного государственного мужа?
Я взглянул на генерала. Было странно: каким-то образом я видел и его, в мундире, со всеми орденами, с восемью золочеными звездами на двух погонах, и одновременно – зияющую на его месте, чуть с запахом пороховой гари черную пустоту, наполнявшую душу тоской и жалостью. И тяжелое весло всплеснуло воду, от которой сейчас до этой пустоты было рукой подать. И снова улыбнулся ангел-Благо своей пугающей улыбкой.
— О, Боже, зачем?.. — проговорила Лиза, и из ее глаза выкатилась слеза.
Советник, все это время зорко наблюдавший за нами, по нашей реакции, кажется, понял даже больше, чем мы.
— Сожалею, mon general, — с неподдельной, пожалуй, грустью сказал он. — Несмотря на все трения между нами, поверьте, искренне сожалею. Видит Бог, этого я вам не желал. Чего угодно – только не этого…
Генерал развернулся теперь уже куда медленнее и, ссутулившись, постарев на глазах, нетвердой походкой молча выбрел в коридор.
После долгой и довольно тяжелой паузы Советник снова обратился к нам:
— Печально, печально… — сказал он. — Но, как говорится, "Nemo contra Deum"[55], у каждого свое древо жизни… — И после повторившейся паузы продолжил уже более деловым тоном: – Хочу попросить вас еще об одном одолжении. Тут я опять превышаю свои полномочия, ибо одолжение это снова же сугубо личного порядка, а ваши усилия должны служить делам неизмеримо большей важности, но, я надеюсь, это не будет слишком обременительно для вас… Мне бы хотелось, чтобы вы проделали со мной то же, что с отбывшим господином… Поверьте, я далеко не трус и готов смотреть правде в глаза, каковой бы она ни оказалась.
Судя по всему, трусом он, действительно, не был. Его черные глаза смотрели на меня прямо, только зрачки едва заметно сузились и лицо несколько напряглось.
Я тоже внимательно посмотрел на него. На этот раз пустота, если и была, то далекая, совсем далекая от него, сидящего напротив. И всплески весла почти не доносились, и ангелов Апокалипсиса, восседавших у камина, пока было не видать. Вместо этого кто-то рядом с ним мурлыкал на скверном, каком-то кошачье-английском: "If mister wishes something from domestic cookery, I can offer him ours firm. A soup "Tiger and dragon". Two handred dollars. Mister, I am sure, will be pleased".[56]Именно эти слова, с тем же мяукающим акцентом каким-то образом без участия воли, словно меня при сем и не было, сами собой сорвались у меня с языка, — вероятно, именно так в свое время вещала в магнетическом трансе та приснопамятная девица Феврония. Ответил я на это мяуканье так же машинально, только голосом уже самого Паламед-Заде, с хорошо поставленным выговором: "Well, let’s begin just from it. If my lady does not object."[57]
