сомкнул глаз, потому что злополучный диван, на котором я лег, стонал и всхлипывал подо мной, будто это я грозился его выбросить.
Едва я встал и умылся, приехал дядя. Он чмокнул бабушку в щеку, а меня вытащил на лестничную площадку.
— Дело такое, — торопливо сообщил он. — У нас аврал, всех обязали быть на заводе. Людей прислать не смогу. Машину, и ту с трудом выбил.
Я молчал, глядя в сторону.
— Дуться тут нечего, — сказал дядя. — Работа есть работа.
Я ухмыльнулся. Дядю это задело.
— В конце концов, — сказал он, — у каждого свои трудности. У кого иностранцы, у кого что-то еще… Позвони друзьям, знакомым. Есть у тебя друзья? А машина внизу, — добавил он и исчез.
К счастью, и Володьку и Мишку я застал дома. Володька согласился приехать тотчас же. Мишка ломался: у него важная деловая встреча назначена на два часа, и отменить ее он не мог.
Я выбежал на улицу.
Возле подъезда стоял грузовик. Вокруг машины, позевывая и постукивая ногой по новеньким шинам, прохаживался шофер. Был он молодой, с лихим кучерявым чубом и сигареткой в зубах.
— Тут сложность возникла, — робко приступил к делу я, — мебели много, а народу нет.
— Неохота, — сказал он. Зубы у него были ровные и с перламутровым блеском, как у киноактера. На какое-то мгновение я ими залюбовался.
— Очень тебя прошу, — сказал я.
Он сладко потянулся.
— Не входит в мои обязанности.
Теперь при виде его зубов совсем другая мысль меня посетила.
Он все понял, проворно залез в кабину и захлопнул дверь.
Через десять минут приехал Володька.
Для разминки мы перетаскали стулья, ящики и коробки. Диван тоже оказался легким, фанерный он, что ли, был?
Но вот наступил самый ответственный момент. В пустой комнате лишь огромный комод сиротливо жался к стене.
Володька, оценивая, зашел с одной стороны, с другой, потом, крякнув, уперся плечом в его боковую панель… Комод не сдвинулся ни на миллиметр.
Где-то я читал, штангист, чтобы взять вес, должен разозлиться на штангу. Тогда он ее победит.
— Слушай, — сказал я Володьке, — мы должны на этот комод разозлиться. Ну в самом деле, чего он уперся-то?
Его тупая неподвижность действительно начинала выводить меня из себя.
— Ух, подлец, — поддержал меня Володька и кулаком жахнул по комоду. Комод даже не скрипнул, а Володька запрыгал на одной ноге, кривясь от боли.
Бабушка с Алевтиной суетились у плиты.
— Бабуль, — сказал я беспечно. — Мы сейчас комод осмотрели. Все-таки старый он, весь изъеденный.
— Быть не может, — разволновалась бабушка. Она пробежала в комнату, открыла дверцу, опасливо заглянула внутрь и облегченно вздохнула.
— Да он еще сто лет простоит. Это же ореховое дерево, дурачок.
— Громоздкий он больно, — мрачно сказал Володька.
— Зато все входит. Его еще папа мой покупал. Они с мамой долго ездили, выбирали.
— Только клопов да тараканов с собой тащить, — потеряв надежду ее переспорить, сказал я.
— Где это ты видел клопов и тараканов, бессовестный? — возмутилась бабушка. Но вдруг пригорюнилась. — Тяжелый, да?
И тут — мы все ахнули — в дверях возник Мишка в элегантном костюме и при галстуке.
— Аристократ, — счастливо захохотал Володька. — Втроем мы его мигом… Ольга Владимировна, ремни есть? А полотенца?
Полотенца мы связали, Володька хитрым способом опутал ими комод, и вскоре мы уже держали его на весу. Как столбы, к которым цепями был прикован хрустальный гроб со спящей царевной, с той лишь разницей, что столбов было шесть, а нас трое, и они были врыты в землю, а нас качало.
Володька шел впереди, приняв на себя большую часть груза, мы с Мишкой — сзади.
— Мне уже пора, — стонал Мишка.
— Не донесете, — забегала то с одной, то с другой стороны бабушка. — Не донесете.
— Дети не удались, так хоть на внуков порадоваться, — удовлетворенно бормотала Алевтина, выплывшая из кухни с половником.
— Убери старух, иначе я за себя не ручаюсь, — прошипел Володька.
— Бабуля, уйди! — завопил я.
Мой крик подействовал только на Алевтину. Бабушка спускалась с нами по лестнице, виновато вздыхала, сочувственно кривила лицо и делала попытки подержаться за комод и как бы помочь.
— Ольга Владимировна, мешаете! — не выдержал Володька.
Тут уж и бабушка проворно отдернула руки и, проводив нас скорбным взглядом, прислонилась к стене.
После каждого пролета мы ставили комод и отдыхали. Состояние было близкое к обмороку. Руки и ноги тряслись, пот катился градом.
Оставался последний лестничный марш, когда моя петля вдруг поползла, поползла…
— Берегись! — крикнул я.
Володька едва успел отскочить — комод тяжко ухнул, ударился о ступеньки, завалился набок и с грохотом, пересчитывая выступы, поехал вниз.
Я весь напрягся и зажмурился, пытаясь силой воли заставить его остановиться… Куда там!
Он с треском врезался в угол лестничной площадки, отлетел карниз с украшениями, верхняя дверца распахнулась и, ударившись о кафель, ребристые раскололась надвое.
Мы склонились над ним, как над тяжело больным, проверяя, дышит ли, и ощупывали, гладили его, замаливая вину.
Сверху зашаркали тапочки. Бабушка провела сухой ладошкой по карнизу, открыла половинку расколотой дверцы…
Мы боялись взглянуть на нее.
— Может, удастся починить? — промямлил я.
Володька мотнул головой и отвернулся.
— На клею он был, — ни к кому не обращаясь, сказал Мишка.
— Да ладно, — сказал я грубовато-утешительным тоном. — Жалко, конечно. Но мы тебе другой купим.
Бабушка не услышала.
Подперев щеку рукой, она смотрела куда-то вдаль, хотя вокруг были только грязноватые стены.
— Да, — едва слышно прошептала она. — Вот не угадаешь…
И вдруг очнулась.
— Ты уж маме-то не говори. Скажи, я сама решила выбросить.
— Едем, едем, шофер ждет, — обрадовался Мишка.
— Нет, — твердо сказала бабушка. — Сперва поешьте. А то у вас силенок не хватит. И шофера зовите.
ВЕТЕР С ЮГА
Маслов не понравился Косихину сразу.
Еще издали Косихин увидел: рядом с тренером в ленивой, расслабленной позе стоит высокий парень. Словно не с уважаемым человеком, не с опытнейшим педагогом разговаривает, а с приятелем. И свитер на нем слишком яркий, Косихин бы такой сроду не надел.
Может, журналист? О предстоящей регате берет интервью? Косихин пригладил волосы — если журналист, тренер его наверняка представит. Или иностранец? Уж очень яркий свитер. А что, к Кутузову часто приезжают опыта поднабраться. Сбивала с толку самоуверенность, с какой парень держался. Человек, который мало-мальски в спорте разбирается, не может не знать: Лев Александрович — известнейший в прошлом яхтсмен, чемпион. Косихин специально смотрел старые газеты, там про Кутузова часто писали. Иногда с фотографиями. Уже тогда он был с черной повязкой, закрывавшей правый глаз. Несчастный случай в детстве, как рассказали Косихину люди посвященные. За
