старик! — взревел Кетилауг.
— Он не старик, — подтвердил Ивар. — Если на него надеть шлем, он сразу помолодеет. Но ты прав. Я не хочу потерять ни тебя, ни его. Кетилауг! Что оскорбительного было в словах Ульфа-ярла?
— Он сказал, что не слыхал обо мне, Ивар! — взревел тот.
— Конунг, — холодно проговорил Ивар. — Я твой конунг, Кетилауг. Вот так меня и зови.
Ага. Проняло. Может, взгляд дракона сумеет погасить огонь под этим чайничком[21]?
— Он сказал, что не слыхал обо мне, конунг. Это оскорбление.
— И что? Ты вот тоже не слыхал о нем, я вижу. Хотя сагу о Волке и Медведе здесь знают многие.
Не погасил.
— Я знаю, что, когда твой отец Рагнар и его хирдманы сражались и умирали, этот… — кивок в мою сторону, — позорно сбежал!
И опять забыл добавить «конунг», что характерно. Да он храбрец, этот ярл.
— Вот как? Полагаешь, у тебя больше права на месть за моего отца, чем у меня? — осведомился Ивар.
— Два моих брата были в хирде Рагнара! — рявкнул Кетилауг, треснув кулачищем по столу. — И они остались там, на земле англов, а этот — здесь!
Я поглядел на Ивара. Тот был бесстрастен. Хорошо, тогда я сам. Тем более что теперь мне хотя бы понятна причина его недовольства.
— Уверен, что твои братья остались в Англии? — поинтересовался я.
— Уж они бы не побежали! — рявкнул Кетилауг. — Они смотрят на меня оттуда, — он поднял палец, — и удивляются: почему ты жив?
Вот как поэтично. Ладно. За эти годы я тоже кое-чему научился.
— Много храбрых и славных воинов не пережило ту ночь, — торжественно произнес я. — Из всех, кто шел за знаменем Ворона, лишь несколько драконов пенных дорог избегли сетей великанши. Я был с Рагнаром-конунгом, когда нас выбросило на берег. Возможно, твои братья были среди тех немногих, кто потом сошелся с англичанами в железной пляске. Опиши своих братьев, и я попытаюсь вспомнить, были ли они среди нас, ведь я помню всех, с кем стоял в одном строю, когда тысячи англичан навалились на нас. — И добавил хвастливо: — Я убил многих, пока меня не завалило их трупами. Но я успел увидеть, как Рагнар-конунг четырежды прошел сквозь их ряды, словно жнец смерти, оставляя за собой груды мертвецов. И только когда он один остался на ногах, англичане сумели зажать его щитами. Так мне сказали позже, но я сам этого уже не видел. Английское копье сбило меня с ног, насквозь пробив тело убитого мной англичанина. И еще одного я убил, уже падая. Я не бегаю от врагов, Кетилауг. И от тебя бегать не стану. Пусть конунг решает, надо ли мне убить тебя.
И я повернулся к Ивару.
Вот так. Теперь это уже не мое решение. И не мне отвечать за возможную смерть толстобрюхого.
Ивар улыбался.
Я был почти уверен, что Кетилауг готов был сдать назад. Но слова о том, что его братья не погибли в бою, а ушли на морское дно, сильно расстроили лысого:
— Ты лжешь, сын тюленихи!
Я, конечно, не норег. Но говорить так о моей маме ему не стоило. В зале повисла очень напряженная тишина. Стало слышно, как пируют во дворе хирдманы Ивара и Аслауг.
Я поднялся… И Ивар тут же обозначил жестом: сядь.
И я сел.
Потому что сообразил: лысый пивохлеб подставился. Он не только оскорбил меня, но и проявил неповиновение. Конунгу. В принципе, не такое уж редкое явление. Ярлы, как правило, свободны в выборе. Но не в этом случае.
— Ты оскорбил моего гостя, Кетилауг, — очень спокойно произнес Ивар. — Моего гостя за моим столом. Он вправе потребовать твоей крови… — Ивар поглядел на меня, но я уже понял его игру, потому промолчал. — Вправе. Но только после меня. И как же мне поступить с тобой? Что скажешь?
— Конунг! Прости! — жалобно воскликнул Кетилауг, сообразив, что наговорил лишку. — Я столько лет служил тебе…
Зря он так. Рагнарсоны не из тех, кому свойственна жалость.
— Ты служил себе, Кетилауг! — перебил Ивар. — Ты разбогател под моим знаменем. И ты всегда был не воздержан на язык. Я прощал тебя, потому что, даже болтая глупости, ты помнил об уважении. Думаю, Ульф-ярл прав. Ты слишком стар, Кетилауг, для моих пиров. И для этих, — он постучал пальцем по кубку, — и для этих, — Ивар похлопал по рукояти меча. — Но в память о прошлом я дарю тебе жизнь. Помнится, у тебя есть одаль здесь, на Сёлунде?
— Да, конунг, — на багровом лице — явное облегчение. Решил, что пронесло. Вот не думаю.
— Это хорошо. Значит, без крова над головой ты не останешься.
— У меня есть мое ярлство…
— Жалованное ярлство, — поправил Ивар. — О нем позаботятся. Торбранд, ты теперь ярл.
Сидевший рядом с Кетилаугом Торбранд Железная Метка, здоровяк, не уступающий весом Гримару, но посимпатичнее и повыше ростом, типичный скандинавский красавец, которого совсем не портила эта самая метка, след от пробороздившего лицо боевого железа, молча наклонил голову. Ни радости, ни слов благодарности. Умен, понимает, что сейчас не время.
— Но… — начал Кетилауг.
— Я не закончил! — оборвал его Рагнарсон. — Остается обида, которую ты нанес моему ярлу. И за эту обиду ты ему заплатишь. Пять марок…
Немного, но меня устроит. Главное: сам факт денежного извинения.
— Пять марок… Золотом.
Ух ты. Резко.
— …Золотом, прямо сейчас. Гримар, Торбранд! Помогите ему расплатиться!
Два громилы поняли приказ правильно.
Гримар выбрался из-за стола, взял толстяка за загривок, сказал что-то на ухо. Вероятно, советовал не сопротивляться. Да и как бы он это сделал, если все оружие пирующих — в стойке у стены. Мечи только у Ивара, Аслауг и четверых хольдов, которые не едят, а бдят.
В четыре руки Гримар и Торбранд освободили бывшего ярла от всех золотых цацек и сложили кучкой передо мной.
Я приложил кулак к груди и поклонился. Тут, как мне кажется, больше пяти марок, но даже будь здесь впятеро меньше, я бы все равно выразил удовлетворение.
Кивок одному из хольдов. Кетилауга вывели из зала. Конец представления.
Это ведь было именно представление. Наказание неповиновения и поощрение повинующегося. В одно действие. Причем за чужой
