Книга Пропавшая икона - Уильям Райан

Королев протянул руку и зажал Бабелю рот.

— Никому больше не говорите об этом, Исаак! Никому, слышите? Никогда не говорите подобных вещей. Особенно мне.

Бабель озадаченно посмотрел на него.

— Но вы не такой, как все они.

— Вы совсем меня не знаете. Я служу в милиции, и я верный гражданин Советского Союза. Не забывайте.

Бабель ухмыльнулся.

— Конечно. Я понимаю.

— Вот мы и расставили все точки над «i», — сказал Королев. — У меня к вам еще один вопрос. Вам когда-нибудь приходилось сталкиваться с чекистом Мироновым на этих ваших вечеринках? Он майор. Борис Иванович Миронов.

— Знакомая фамилия. Я могу поинтересоваться у знакомых.

— Лучше, чтобы Грегорин не знал, что вы наводите справки об этом человеке.

— Вы чересчур осторожничаете. За последние несколько лет я пришел к выводу, что чем больше беспокоишься насчет чего-то, тем скорее это с тобой случается. Они чувствуют запах страха. Сначала дома не звонит телефон, друзья переходят на другую сторону, чтобы не столкнуться с тобой… А потом бац — и в один прекрасный момент твоя квартира опечатана красным сургучом, а о тебе больше никто никогда не услышит. Я много раз думал об этом. Если им нужно забрать человека, они это сделают. Зачем же им добровольно помогать?

Королев смотрел на Бабеля, не веря своим ушам, но тот не обращал на его реакцию никакого внимания.

— Мне кажется, я знаю, с кем поговорить. Есть один приличный человек, имеющий связи в организации, но он не из высших чинов. Я знаю его еще с войны. Я поговорю с ним приватно, и дальше нас это никуда не пойдет.

— Было бы отлично, — сказал Королев.

Бабель улыбнулся ему какой-то детской улыбкой, и они направились к входу в институт. Гравий зловеще трещал у них под ногами. Санитары выгружали из грузовика носилки — похоже, завтрашние учения по химзащите будут проходить в условиях, максимально приближенных к действительности.

Водитель приехал за ним без предупреждения. Работа не требовала отлагательства. Это была подстраховка на случай, если что-то пойдет не по плану. Грузовик, на котором прибыл водитель, был загружен булыжником. Нужно было обставить все как несчастный случай. Он уселся на переднее сиденье машины. Они проехали через весь город и остановились на какой-то улице. Водитель ушел кому-то позвонить, потом вернулся, дал ему фотографию и объяснил, что нужно делать. «Скоро», — сказал он, посмотрев на часы.

Через какое-то время в ворота через дорогу въехала машина, и водитель кивнул. Через пять минут оттуда выехала другая машина — кажется, старенький «форд», — и они поехали за ней, держась на расстоянии.

Он сам не был святым — только Богу известно, что он вытворял. Работа накладывала определенный отпечаток на его жизнь, и он ко многому привык, но сейчас даже он чувствовал запах жареного. Он не жаловался — у него был шанс отказаться, в самом начале, много лет назад. Но он знал, что кто-то когда-то скажет «да», и сделал это — ради нового общества, ради великого будущего, где не будет преступлений, где рабочие и крестьяне всего мира объединятся, где о таких понятиях, как «война» и «эксплуатация», будут узнавать из школьных учебников по истории. Он посмотрел на водителя и почувствовал тошноту. Если все это вышло из-под контроля, ему остается одно оправдание: он наказывал врагов народа. Он не хотел ничего плохого, его просто сбили с толку. Он верил, что действует в интересах партии. Лучше бы он тогда промолчал…

Это была настоящая трагедия. Его учили работать ради общественного блага, объясняли, что индивид слаб и беспомощен, а коллектив — могучая сила, которая способна изменить ход истории. А теперь выясняется, что все это время он был одинок. У него был выбор — он может давить гадов! — но на самом деле выбора не было, и его могут уничтожить точно так же, как и других. Или дать двадцать пять лет на зоне, что, в принципе, означало то же самое. Так долго на зоне не живут. Он знал, что там творится, знал, как люди спят в снегу и к утру примерзают друг к другу, знал, как умирают… Это не теория, это реальность.

Да он бы, наверное, и не добрался до лагеря — зеки расправились бы с ним еще в поезде, на этапе. Они сразу чуют людей с Лубянки, и наутро он уже лежал бы с разорванной глоткой. А что с сыном? Остается уповать на Бога, если он вообще существует, больше не на кого. В лучшем случае мальчика, голодного и завшивевшего, отправят в приют. В худшем — его найдут мертвым под мостом. Подумаешь, одним беспризорником больше, одним меньше. Такова логика, советская логика. Он был предателем, и его род станут истреблять, всю семью, чтобы его фамилия больше никогда не всплывала. Его просторную жилплощадь начнут делить бывшие товарищи, в его вещах будут рыться чужие руки, а о нем никто даже не вспомнит.

Теперь они ехали прямо за машиной по какому-то переулку, но продолжали держать дистанцию. Перед ними был милицейский автомобиль, и в нем сидел всего лишь один человек — это был не тот мальчишка и не писатель.

Уже смеркалось, но он хорошо видел бледное лицо водителя с пронзительными, как пули, глазами. Он чувствовал физическое возбуждение этого человека. Этот парень по полной наслаждается своей работой!

Им навстречу шла колонна метростроевских грузовиков. Он понял, что надо приготовиться. Грузовики приблизились. Водитель обошел милицейский «форд» справа, и тот оказался так близко, что он слышал шум его двигателя даже сквозь рев мотора грузовика. Водитель дал влево руля и с силой врезался в милицейскую машину, выталкивая ее в бок, и он еще успел поймать безумный взгляд водителя «форда». Послышался резкий скрежет металла. Кажется, милиционер закричал. А может, ему показалось. Все произошло за доли секунды. «Форд» врезался в первый грузовик и сплюснулся в гармошку, а их грузовик продолжал его таранить. Милицейская машина смялась, как кусок бумаги. Он прильнул к зеркалу заднего вида, чтобы рассмотреть милиционера. Сначала в глаза бросилась груда искореженного металла, осколки стекла и лохмотья обивки. Но в этой безобразной куче обломков он успел разглядеть лицо. И это не было лицо с фотографии.