в беззвучном крике от боли после удара о камни. Но пульсирующий огонь в груди и брюшине постепенно затих. Глеб нащупал в темноте выемку, поднялся и повернулся спиной к ветру. Вспыхнул огонек зажигалки — от него занялся медленно сверток. Теперь можно действовать! Он развернулся и осторожно сделал движение вверх, снова вверх и еще раз, потом отвел руку в сторону три раза и еще три сигнала вверх. Подстилка тлела и обжигала руку, удушливая гарь от нее резала горло, но разведчик терпеливо продолжал водить импровизированным факелом, отсчитывая беззвучно: «Три точки, тире, тире, тире, три точки». Пламя лизало уже пальцы, сжигало кожу, отчего боль была нестерпимой: он горел заживо, но продолжал двигать рукой — вверх, в сторону, вверх. Лишь когда последняя искра исчезла на пальцах, он со стоном опустил руку на влажные камни. Тотчас же ожог засаднил еще сильнее от морской соленой воды. Он сквозь сжатые зубы прохрипел самому себе:
— Вперед! — И снова окунулся в ледяную воду.
Ощупью, касаясь пальцами склизкой каменной поверхности, проплыл обратно до речного потока. Возвращаться оказалось труднее: струи сбивали его назад, не давая подняться против течения. Глебу пришлось добраться до каменной стены бухты и по большой дуге обогнуть весь водоем, чтобы не потерять последних сил в борьбе с горной рекой. Он вылез на сушу и почти сразу наткнулся на кучу из вещей. Все партизаны теперь были раздеты до нательного белья; они дрожали от ночного холода, жались друг к другу, чтобы сохранить хоть немного тепла. К командиру потянулись сразу десятки рук, ему помогли выбраться. Кто-то протянул сухую телогрейку — только капитан молча отодвинул в сторону теплую вещь. Сил разговаривать у него не было, надо было действовать дальше. Снова сверток из одежды в одну руку, а второй — грести к выходу из скалистой бухты. Пока плывешь по течению, можно ненадолго расслабить тело, а вот потом в открытом море изо всех сил грести к камням и снова выпрыгивать на них с размаху. Сознание было в тумане от холода; капитан заставлял себя действовать, проговаривая про себя приказы: «Поджигай! Три точки, три тире, три точки!» А потом опять ледяная вода и движение на ощупь. Разведчик потерял счет времени; из-за сильного переохлаждения и острой боли в руке, которой он держал факел, мысли двигались медленно. Иногда он приходил в себя и понимал, что провалился в какой-то полуобморок, и тут же отдавал команду снова: «Плыть к скалам! Быстрее!»
Куча из вещей уменьшилась вполовину за ночь, а утром Глеб уже не мог сам выбраться из воды. Он взмахивал руками, но проносил их мимо кромки берега: от сильной усталости и холода нарушилась координация. Ребята из отряда помогли ему, подхватили и вытащили на каменную поверхность. Он как был, почти обнаженный, мокрый, так и свернулся тугим комком и провалился в забытье. Несколько раз за день капитан вскакивал и выкрикивал:
— Катер! Сигнал, сигнал, они увидели сигнал?
Но ответом ему было только удрученное молчание. Старший из партизан откликнулся:
— Товарищ командир, по очереди дежурим на камнях. Сигнал подаем днем тоже — солнечными зайчиками от лезвия клинка.
— Правильно, это правильно, — пробормотал Шубин и снова впал в тяжелое забытье.
Он не видел снов, а отдых не принес облегчения или силы. Тело гудело от боли, глаза и горло опалило жаром. Но как только ущелье залила темнота, он снова был на ногах и готовился к очередному заплыву. На берегу осталось совсем немного одежды — ее едва хватило бы — на пару попыток подавать сигналы. Глеб не спрашивал, пришла ли помощь. По печальным лицам, запавшим ртам и потухшим взглядам командиру и так всё было понятно. Все держались из последних сил. Они не ели несколько суток, продрогли до костей без теплой одежды, а надежда на спасение таяла, как горстка курток на земле. Еще одна ночь дежурств на камнях бухты и потом — только медленная, мучительная смерть.
Шубин оборвал горькие мысли и спустился в стылые волны. На скалах, куда он выплыл с грузом на голове, его ждала тонкая фигурка. Юноша из отряда нес вахту на камнях, чтобы подать сигнал, если вдруг повезет и по акватории пойдет катер или корабль Красного флота. Он помог разведчику выкарабкаться на холодные гладкие перекаты.
— Возвращайся к остальным, — приказал ему капитан.
Темная фигурка осталась сидеть на мокром камне.
— Ты что, болит что-то? — Глеб обеспокоенно дотронулся до руки молчаливого дозорного.
Тот повернул к нему лицо:
— Зачем? Мы всё равно умрем. Я не хочу мучиться.
Юноша вдруг вскочил и выкрикнул:
— Я просил, просил — застрелите меня. Не хочу долго умирать, не хочу быть слабым! Лучше сдохнуть, чем стать слабым!
Он вдруг с размаху нырнул в серые волны. Чертыхнувшись под нос, капитан кинулся следом. В воде он взмахнул рукой и наткнулся на волосы, перехватил за шею юношу и потащил наверх из толщи воды. Над поверхностью тот забарахтался, пытаясь вырваться из крепких объятий спасителя:
— Пустите! Нет! Я не буду терпеть! Нет, я хочу умереть!
Рывком Глеб выбросил голое тело на камни, следом выбрался сам и схватил спасенного двумя руками:
— Нет, не разрешаю! Я твой командир, и я приказываю тебе надеяться, не падать духом! Ты понял? Я дал слово офицера, что вы вернетесь домой! И я сдержу его! Ты будешь жить, пока есть надежда на спасение!
Юноша в безысходности заколотил кулаками по камням:
— Нет надежды, нет! Ничего нет! Никто нас не спасет! Мы умрем тут, умрем среди этих камней. От голода, болезней. Голые останемся тут навсегда, никто даже не узнает, что мы здесь. Я не хочу, не хочу так умирать. Не хочу мучиться, я не выдержу этого. Мне так холодно, и всё болит. Сил нет, их совсем нет. Я не хочу бороться — я хочу умереть!
Шубин влепил ему пощечину, чтобы остановить истерику, и приказал:
— Ты будешь жить! Это приказ! Ты — партизан, ты — воин Красной армии и должен быть сильным всегда. Не хочешь ради себя — тогда живи ради своих товарищей! Им нужна помощь. Вот, держи. — Он сунул кусок ткани в дрожащие мокрые пальцы. — Будешь подавать сигналы, ждать и надеяться, что придет помощь.
