class="p1">Утро. Ранее. 6:00. Как и предполагал. В голове звучит голос надзирателя, на грани пробуждения слышен лязг решётки. Хотя вокруг по-прежнему голые стены. Ни души.
Привычка.
Наверное, не сразу от неё избавлюсь. Тяжело это ломать годами установленный распорядок. Тяжело осознавать, что тобой никто больше не распоряжается.
Человек привыкает к подчинению. Мне ещё повезло, что пять лет, а не двадцать, не тридцать… Быстрее отойду.
Кряхтя, поднялся с пола. Сумка с деньгами под головой и покупки с одеждой под почки — всё, что смог придумать в этой странной ночи, вернувшись в квартиру с гостиницы. На большее сил не хватило.
Спать на полу — это далеко не сельский сеновал и даже не ночёвки на природе у костра. Холодный бетон проморозил поясницу. Разминаясь, трещал так, что должны были слышать все соседи. Жаль, в ванной мгла, так бы горячую ванну принял.
Вот и новый день на свободе. Нары с провисшей решёткой и смятой скаткой куда мягче, хоть и скрипят на всю камеру.
На балконе свежо. Душа радуется, глядя, как солнце поднимается из-за дальних домов, и весь мир озаряется расплавленным золотом. Вот оно — вдохновение жизни. Мир без решёток.
Мелодичный треск донёсся с кухни. Не сразу понял, что это телефон. И кто вообще сюда может звонить? Странно. Киллер пробивает, дома ли я? Что ж, приходи, потолкуем…
— Ало.
— Ало?! — прокричала в ответ трубка командирским голосом так, что я едва не выронил. — Кто это? Кто у телефона?
— Вы кому звоните, уважаемый? Зачем так кричать?
— Я… я… — человек на том конце провода на миг растерялся. Но только на миг. — Мирошниковым. Даниилу Сергеевичу в частности.
— Вы… вы не ошиблись. — Мне как в челюсть апперкотом прилетело. Мысли поплыли медленно, как сонные рыбы. Весь как в состоянии нокдауна.
— Я майор Васильев, прожженный атеист, каждый день в течение пяти лет молю Бога, чтобы кто-нибудь в этой квартире возьмёт трубку и объяснит, что же за кутерьма приключилась, что мой боевой товарищ, дважды спасший мне жизнь в Афгане, исчез. Совсем. Как и не было. Соседи молчат как рыбы, словно кто-то запугал, а знакомые… Да и нет у нас с Данилой общих знакомых.
— Наверное, Бог есть. Я… сын Данилы. — Ответил я каменным голосом.
— Игорь?!
— Он самый.
— Отец рассказывал про тебя.
— Вы тот самый старшина? — Едва не добавил: «Что помог нам с квартирой?». Зачем человека обижать? Он не виноват, что такой сосед попался.
— Да, я был его старшиной. Что случилось, Игорь?
— Мне неудобно рассказывать об этом по телефону. Может, встретимся где-нибудь?
— Безусловно. На бульваре, в офицерском кафе у площади в полдень можешь?
— Как вас узнать? По форме?
— Я в отпуске. Но официант меня знает, покажет.
— До встречи, майор.
— Жду, Игорь. Очень жду!
Я повесил трубку и сполз по стене. Минут пять сидел на корточках, тупо уставившись в одну точку. Кому надо постоянно выводить меня из состояния душевного равновесия?
Включил мозг… Что, Игорь, кусочек детства вернулся? Что-то слабоват старшина на мозги для майора, если не смог выяснить, что здесь произошло. Не «совершенно секретно» же. Не так ли, Игорь?
С другой стороны, Колчиков мог пригрозить соседям, чтобы держали язык за зубами, а полиции шепнул молчать об этом инциденте. Делов-то. Мы прожили-то здесь несколько месяцев, а не десятилетия, чтобы врезаться в память.
Опять же, зачем я, оправдываю его? Майор просто может быть подставным лицом, а в кафе меня будет ждать пуля.
Но вряд ли отец рассказывал Колчикову о своём боевом товарище. Он был не из болтливых. Хотя, был бы не из болтливых, так и работал бы на Колчикова молча.
Костяшки сжались до хруста. Я едва не взревел, теряя над собой контроль. Если б это сказал, кто из живых людей, сломал бы нос, а так… не знаю. Врезать самому себе за такие мысли?
Приходя в себя, крутанул ручку радио.
Есть в жизни только да или нет [29],
Долой безликое лукавство.
Вобрав в себя и тьму и свет,
Мы проникаем сквозь пространство
И так полны непостоянства —
Что ночью любим, утром нет.
Да или нет? Дай свой ответ!
В жизни твоей другой роли нет.
Эхо подхватит и бросит в ответ:
Да или нет? Да или нет…
Ответ, он вслух не выразимый,
И появляется незримо
Из звёздной пыли и комет.
И тихо, еле уловимо,
Сквозь сердце пролетает мимо,
Оставив там горящий след.
М-да, здорово, стоит купить новый плеер. А то зоновский шансон в печёнках сидит. Ненавижу блатные песни всей душой. Они прошли через меня, и вызывают только рвотный рефлекс. Блатная романтика? К чертям такую романтику. За пять лет всё, что связано с зоной, хочется забыть. Может, потому что не сломался или не смирился? Блатные песни больше слушают те, кто предвкушает ту «романтику», а не те, кто реально её испытал. Да, у авторитета малолетки я видел кипы дисков шансона, но Немец уже слушал… классику. Человек, проведший большую часть жизни за решёткой, тягу к прекрасному не потерял, наоборот, приобрел.
Когда ещё жаждешь глотка родниковой воды, как не во время жажды?
Да, есть и другое искусство, за решёткой, за пределами зоны. Искусство, эмоции, чувства, о которых почти забыл, заморозил каменной глыбой. Пора возвращать себя. Я не стану бежать с этой квартиры, потому что так надо Колчикову или потому, что площадка полна воспоминаний. Шагу не сделаю даже из-за косых взглядов «наслышанных» соседей. К чертям их всех! Я начну жизнь по-новому и всё-таки сдам выпускные экзамены, а затем окончу институт и найду нормальную работу.
Всё, вставай. У тебя ещё куча дел. Хватит раздумывать, пора действовать. Всё в твоих руках. Там, сидя, просто мечтал, а теперь могу. Всё могу! Пусть желания и возможности сольются во мне в одно целое и побудят к действию. Вперёд! Действовать!
* * *
Солнце припекает прохожих, а меня словно обходит стороной. Холодно, морозит, нервы. Это уже было. Лет пять назад. И почему на зоне так не страдал, как страдаю на воле? Вот и думай, где жизнь проще. Там цель была — выйти. Нервов не было. Вышел. Теперь цели нет. А нервничаю, как пацан перед первым свиданием.
Как тень, добрался до офицерского кафе. Всё чаще и чаще отмечаю, что мозг просто отключается. Тело бредёт само, само ловит
