лет старше Марко, но рядом с ним смотрелась девочкой. Ее, низенькую светлокожую блондинку, называли Цыпленком. Беременность Нины внесла разлад в отношения. Марко, стремившийся к прорыву в литературный мир, не мог взять на себя ответственность за семью. Гибель Нины от сепсиса в результате подпольного аборта отпечаталась на всем творчестве писателя».
Настоящая Нина болезненно передернула плечами и захлопнула книгу. Мысль о заражении крови испугала ее, она не хотела представлять, как это должно быть, и рассердилась на книгу и на незнакомого писателя. Поставила книгу на полку и, громко шлепая подошвами кедов, ушла в свои апартаменты – переодеться к йоге.
Хотя она спустилась раньше времени, инструктор Рената уже была на открытой террасе, где проводились занятия. Они поприветствовали друг друга, сложив руки у груди. Нина не захотела медитировать – она сказала, что прекрасно расслаблена, а солнце так хорошо выглядывает из-за горы, что лучше начать прямо с приветствия солнцу. Рената только на секунду отвела взгляд, потом согласилась. Нина стала на коврик лицом к востоку и выпрямила спину. Руки Ренаты легли ей на затылок и слегка потянули голову вверх. Это было приятное прикосновение. Нина прикрыла веки (но не до конца, так, что сквозь ресницы сквозило немного солнца) и попыталась ни о чем не думать. Попытка не думать, как всегда, обернулась ненужной мыслью. Нина подумала, что описание другой Нины, из биографии как-его-там писателя, подходит к ней самой, она сама похожа на цыпленка.
Рената заговорила о пране, которую нужно было вдыхать.
На следующий день за ужином Софи воскликнула:
– Ах, вот и он, наш гений!
Нина обернулась, но через приоткрытую дверь в холл успела увидеть только быстрое отражение в зеркале: сначала тяжелая мужская фигура, потом лаковый синий чемодан на колесиках.
– Это и весь его багаж? – спросила у Софи, но Софи могла только пожать плечами – в этом движении бабулька на минуту стала похожа на смущенную девушку.
Неожиданно подала голос мадам Каспари:
– Его багаж в голове. Это один из редких людей, которые что-то несут с собой.
Дочка мадам Каспари молчала, но смотрела на Нину в упор, почти с осуждением, будто прочитала все книги писателя Марко и была согласна с матерью.
– Понятно, – весело отозвалась Нина, разрезая на своей тарелке тонкий листик гусиного филе в трюфельном соусе.
За завтракам Нина писателя не видела, не видела и в парке, который, против обыкновения, не покидала. Не видела за обедом. Только через сутки, за ужином, ей выпала честь познакомиться с Марко Счицевски.
Он выглядел на свой возраст или даже старше. Довольно грузный, с искусственной непринужденностью хромающий (уверен, что окружающие не замечают хромоты, подумала Нина), неровно, темно-седой. Некая остаточная привлекательность в нем была – то ли дело в глазах непривычного ярко-синего цвета, то ли в самом сознании, что это не тихо спивающийся слесарь преклонного возраста, а литературная знаменитость. Когда он проходил за спиной Нины, она поморщилась от острого запаха одеколона, использованного без меры.
Сухо поздоровавшись с теми, кого знал, представившись тем, кого не знал, и явно пропустив мимо ушей новые имена, писатель приступил к еде. Он смотрел в тарелку, что давало широкие возможности любопытству Нины: она могла без стеснения разглядывать фиолетовые сеточки прожилок у крыльев его носа и разбросанные по четким морщинам красноватые пятнышки, могла видеть, что правая часть подбородка выбрита хуже, чем левая. Свисающие на лоб пряди придавали ему вид интеллектуала, кроме них – ничего. Нина заметила, как волосинка упала в тарелку, – а писатель не заметил, продолжал есть. Брезгливо передернула плечами и перестала смотреть. Разговор за столом оживился, полился мимо знаменитости, но для нее: все говорили немного громче и красивее, чем обычно, в основном о себе.
Три следующих дня прошли для Нины обычными местными днями: свежий нежный воздух, белые облака в синем небе, ледник и озера вдали, две беседы со Шварцем, йога, терапевтическое рисование, прогулки в запретные горы, чтение, застольные разговоры, тон которых постепенно вернулся к обычному, словно и не было «достопримечательности» в их тесном обществе.
По истечении третьего дня Нина почувствовала беспокойство. Оно было похоже на жесткие лапки маленького жучка, который забрался под одежду, нет, под кожу или еще дальше вглубь – внутрь сердца, и то ползает по стенкам сердца изнутри, щекочет-царапает, то замирает, и не знаешь – он еще внутри или пропал. Разумеется, она ничего не сказала о жучке Шварцу: ей не нужна помощь. Беспокойство могло быть связано с новым пациентом, но могло быть связано и с чем-то другим: она могла беспокоиться о сестрах или о родителях. Однажды (давно, восемь лет назад, близняшек еще не было) машина, которая ждала ее и родителей у ресторана, взорвалась. Она не видела обгоревшего остова, их вывели через другую дверь, но она все запомнила, и беседы с милицией запомнила, поэтому иногда волновалась за близких. Вскоре она должна была узнать, как у них дела: приближался ее «отпуск» – так называли день, когда можно съездить в городок, ненадолго вернуться в интернет, прочитать сообщения и новости последних недель, которые большой мир успел узнать и забыть.
Вечером в их маленьком плюшево-синем кинотеатре показывали фильм. Здесь показывали только хорошие спокойные фильмы: каждый должен был быть одобрен персонально Шварцем.
Нина, с сухими от ветра губами, до полного безмыслия утомленная дневным лазаньем по нагретым солнцем скалам, полулежала в кресле, в сумерках зала, и через трубочку по капельке вытягивала из стакана безалкогольный мохито, пока остальные зрители, перешептываясь, входили и занимали места. Но в одну секунду расслабленное состояние сменилось острым напряжением – икроножную мышцу свела судорога. Стало очень больно, перехватило дыхание, она испугалась, что сейчас начнется приступ. Осторожно попыталась потянуть на себя пальцы ноги и дышать, как учит Рената. Боль в окаменевшей мышце усилилась, но напряжение медленно отпускало. Взяв стакан в левую руку, она наклонилась и, делая вид, будто поправляет джинсы, сжала мышцу пальцами. Только когда судорога отпустила, оставив болезненное эхо в ноге, Нина сообразила, в чем была причина внезапного напряжения: на нее смотрели. Смотрели внимательно. Она осторожно подняла взгляд на ощущаемый взгляд – и так же осторожно опустила глаза. Ухмыльнулась в свой мохито. На нее в упор смотрел Марко. За несколько секунд вспомнила фамилию – Счицевски. Ясно, почему. Он видит в ней ту, другую Нину. Они похожи как две капли воды. Так думала. Жучок беспокойства будто выполз на губы, и теперь его лапки стали приятными. Чувствовала, как к щекам приливает кровь, знала, что краснеет. Сплюнула жучка в мохито и утопила в стакане.
Фильм показывали японский, о приморском санатории, где отдыхали души после смерти,
