пыталось обвинить Слащёва в антисоветской агитации, но на регулярных попойках со слушателями у него на квартире все так быстро напивались до невменяемого состояния, что об антисоветских разговорах и речи не было. Чекисты хотели даже обвинить бывшего генерала в сознательном спаивании красных командиров, но эта затея показалась уж слишком фарсовой.
Сослуживец Слащёва по «Выстрелу», бывший полковник императорской армии и будущий генерал-майор Красной армии Сергей Дмитриевич Харламов (1881–1965), в Гражданскую войну служивший у красных, после ареста в 1931 году показал о последних годах жизни Якова Александровича: «И сам Слащов, и его жена очень много пили. Кроме того, он был морфинист или кокаинист. Пил он и в компании, пил и без компании.
Каждый, кто хотел выпить, знал, что надо идти к Слащову, там ему дадут выпить. Выпивка была главной притягательной силой во всех попойках у Слащова. На меня не производило впечатления, что вечеринки устраивают с политической целью: уж больно много водки там выпивалось.
Я бывал на квартире у Слащова 2–3 раза не специально по приглашению на вечеринку, а или по делу, или по настойчивому приглашению зайти на минутку. И так как водку там пили чаще, чем обычно мы пьем чай, то бывала и водка.
Жена Слащова принимала участие в драмкружке “Выстрела”. Кружок ставил постановки. Участниками были и слушатели, и постоянный состав. Иногда после постановки часть этого драмкружка со слушателями-участниками отправлялась на квартиру Слащова и там пьянствовала. На такое спаивание слушателей командованием курсов было обращено внимание и запрещено было собираться со слушателями.
Что за разговоры велись там на политическую тему – сказать не могу. Знаю только, что часто критиковали меня как начальника отдела и кое-кого из преподавателей тактики… Ко мне Слащов чувствовал некоторую неприязнь и иногда подпускал по моему адресу шпильки.
Последнее время при своей жизни он усиленно стремился получить обещанный ему корпус. Каждый год исписывал гору бумаг об этом. Помню, раз даже начал продавать свои вещи, говоря, что получает назначение начальником штаба Тоцкого сбора. Никаких, конечно, назначений ему не давали. Но каждый раз после подачи рапорта он серьезно готовился к отъезду».
Владимир Владимирович Маяковский
Великий русский советский поэт Владимир Владимирович Маяковский (1893–1930) покончил с собой 14 апреля 1930 года, застрелившись из револьвера. Самоубийство произошло в его комнате на четвёртом этаже в коммунальной квартире на Лубянке (ныне это Государственный музей В.В. Маяковского, Лубянский проезд, д. 3/6, стр.4). Утром 14 апреля у Маяковского было назначено свидание с актрисой Вероникой (Норой) Витольдовной Полонской (1908–1994). С Полонской поэт встречался уже второй год, настаивал на её разводе и даже записался в писательский кооператив в проезде Художественного Театра, собираясь в дальнейшем жить в кооперативной квартире вместе с Полонской. Она вспоминала в 1990 году, что в то роковое утро поэт заехал за ней в восемь часов, поскольку в 10.30 у неё в театре была назначена репетиция с Немировичем-Данченко: «Я не могла опоздать, это злило Владимира Владимировича. Он запер двери, спрятал ключ в карман, стал требовать, чтобы я не ходила в театр и вообще ушла оттуда. Плакал… Я спросила, не проводит ли он меня. “Нет”, – сказал он, но обещал позвонить. И ещё спросил, есть ли у меня деньги на такси. Денег у меня не было, он дал двадцать рублей… Я успела дойти до парадной двери и услышала выстрел. Заметалась, боялась вернуться. Потом вошла и увидела ещё не рассеявшийся дым от выстрела. На груди Маяковского было небольшое кровавое пятно. Я бросилась к нему, я повторяла: “Что вы сделали?..” Он пытался приподнять голову. Потом голова упала, и он стал страшно бледнеть… Появились люди, мне кто-то сказал: “Бегите, встречайте карету “Скорой помощи”… Выбежала, встретила. Вернулась, а на лестнице мне кто-то говорит: “Поздно. Умер…”»
Вероника Полонская
За два дня до рокового выстрела Маяковский написал предсмертное письмо:
«Всем
В том, что умираю, не вините никого и, пожалуйста, не сплетничайте. Покойник этого ужасно не любил.
Мама, сестры и товарищи, простите – это не способ (другим не советую), но у меня выходов нет. Лиля – люби меня. Товарищ правительство, моя семья – это Лиля Брик, мама, сестры и Вероника Витольдовна Полонская.
Если ты устроишь им сносную жизнь – спасибо. Начатые стихи отдайте Брикам, они разберутся.
Как говорят:
инцидент исперчен,
любовная лодка
разбилась о быт.
Я с жизнью в расчете,
и не к чему перечень
взаимных болей,
бед
и обид.
Счастливо оставаться.
Владимир Маяковский.
12/ IV – 30 г.
Товарищи Вапповцы, не считайте меня малодушным. Сериозно – ничего не поделаешь. Привет.
Ермилову скажите, что жаль – снял лозунг, надо бы доругаться.
В. М.
В столе у меня 2000 руб. – внесите в налог. Остальное получите с Гиза.
В. М.».
Это письмо доказывает, что смерть поэта не была насильственной. Но появились версии, что поэта убили. На роль убийцы выдвигали Веронику Полонскую, а также некого злодея (в одном из вариантов – чекиста). Однако показания самой Полонской, а также соседей по квартире и данные экспертиз свидетельствуют, что выстрел прогремел сразу после того, как Полонская вышла из комнаты Маяковского. Поэтому стрелять она не могла.
Существует также версия, что в Маяковского было сделано два выстрела, а не один, однако она опровергается данными судебно-медицинской экспертизы, доказывающими, что в теле поэта было только одно огнестрельное ранение и одна пуля. Журналист В. Скорятин утверждал, что Маяковского убил начальник секретного отдела ОГПУ Яков Саулович Агранов, с которым поэт дружил. Якобы Агранов, спрятавшись в подсобной комнате и дождавшись ухода Полонской, проник в кабинет, убил поэта, оставил предсмертное письмо и вновь черным ходом вышел на улицу. А затем уже поднялся на место происшествия как представитель власти. Версия вполне анекдотическая – свидетельства Полонской и соседей просто не оставляли времени, чтобы успеть проникнуть в комнату Маяковского и выстрелить за те несколько секунд, что прошли с момента ухода Полонской. Не говоря уже о предсмертном письме, которое, получается, Агранов гениально подделал, скопировав не только почерк, но и стиль Маяковского. А уж мотивы, почему друг-чекист решил застрелить поэта, вообще покрыты мраком неизвестности. Скорятин настаивал, что на рубашке Маяковского, на которой осталось кровавое пятно, не было никаких следов пороха. А они должны были остаться, раз, по версии самоубийства, выстрел производился в упор. Однако экспертиза полностью подтвердила версию самоубийства:
«1. Повреждение
