Книга Дикий убийца - М. Джеймс

самоконтроля, кажется, вот-вот оборвется. Моя рука сжимается вокруг члена, когда я начинаю поглаживать быстрее, отдаваясь фантазии хотя бы для того, чтобы я мог закончить это. Я так чертовски близко, и я представляю, как она выгибает мне спину, ее нога перекидывается через мою, ее жар, когда я проскальзываю в нее сзади, положив руку на ее бедро, притягивая ее к себе.

Боже, это было бы так чертовски здорово.

Я почти слышу звук ее стонов, когда я вхожу в нее, заполняя ее, моя рука скользит по ее бедру, проскальзывая между ее гладких складочек, потирая ее клитор, пока она не содрогается и не вскрикивает, жестко кончая на мой член. Это то, что подводит меня к краю, стон вырывается из моих стиснутых зубов, когда я наклоняюсь вперед на коленях, мои бедра двигаются, когда я трахаю кулаком так, как я хотел бы трахать Елену прямо сейчас, закрыв глаза, когда я представляю темную россыпь ее волос у себя на груди, когда я позволяю себе всего на секунду пофантазировать, что я кончаю в нее, а не на песчаный пляж.

Блядь. Я прогибаюсь вперед, когда по мне пробегает последняя дрожь удовольствия, мой член пульсирует в последний раз, когда последняя капля моей спермы выплескивается на песок. Затем я чувствую, как мое тело расслабляется, чувство вины следует сразу же по пятам за удовольствием.

Я должен перестать позволять себе так думать о ней. Это чертовски скользкий путь, и я это знаю. Позволять себе воображать это, путь к неспособности остановить себя от выяснения реальности, и я прожил здесь достаточно долго, чтобы знать это. По крайней мере, теперь я смогу спать рядом с ней без такой сильной эрекции, что это причиняет боль. Можно только догадываться, что я буду чувствовать, когда проснусь утром.

Когда я возвращаюсь к одеялам и ложусь рядом с ней, обвиваясь вокруг ее спины и натягивая на нас обоих верхнее одеяло, я говорю себе, что сплю рядом с ней, чтобы ей было тепло и безопасно. Что это не имеет ничего общего с желанием держать ее в своих объятиях. Но… когда я закрываю глаза, чувствуя, как ее тепло проникает в меня, чувствуя, как она немного отодвигается во сне, чтобы быть ближе, я знаю, что буду спать лучше, чем когда-либо за последние годы.

21

ЕЛЕНА

К моему большому разочарованию, я просыпаюсь в одиночестве на смятом одеяле. Левин стоит по другую сторону импровизированного костра и роется в сумке с припасами. Я сажусь, сбрасывая одеяло. Солнце взошло, и, как и предупреждал меня Левин, уже становится жарко.

При звуке того, что я сажусь, он поворачивается и смотрит в мою сторону.

— Как спалось? — Спрашивает он, вытаскивая еще два пакетика с пайком. — Как ты себя чувствуешь?

— Все болит. Как будто я спала на земле. — Я криво улыбаюсь ему. — Наверное, все бывает в первый раз.

Я вижу, как он вздрагивает при этих словах, и осознаю, что сказала, слишком поздно.

— Я думаю, что авиакатастрофа, вероятно, тоже не помогла.

При этом у меня покалывает бок, как будто от напоминания заболела зашитая рана на боку, и я тянусь к подолу рубашки, слегка оттягивая его сбоку.

— Елена — предупреждает Левин, но уже слишком поздно.

Рана проходит от нижней части ребер до бедра. Швы наложены лучше, чем я могла ожидать, но по припухшим краям я вижу, что Левин был прав, останутся шрамы. И это будет некрасиво.

— Мне жаль. — На его лице появляется выражение сожаления. — На самом деле это не тот навык, которому нас учат. Скорее, как остановить у мужчины, или у себя потерю крови, чем сделать так, чтобы это выглядело красиво.

— Выглядит не так уж плохо. — Я снова смотрю на закрытый порез. Это некрасиво, в этом нет сомнений, но швы ровнее, чем я могла бы ожидать.

Левин усмехается.

— Тебе не нужно мне лгать.

— Я имею в виду, я думаю, что кто-то другой мог бы проделать работу и похуже. Не врач, — добавляю я, легкая улыбка подергивается в уголках моих губ. — Врач, возможно, и уберег бы это от образования рубцов. Но кто-то другой, вроде тебя.

Его глаза слегка расширяются, а затем он смеется. Настоящий смех, а не сухое хихиканье, которое я слышала от него раньше. Он потирает рот рукой, плечи трясутся, пока он, наконец, не может остановиться, а затем качает головой.

— Ты постоянно удивляешь меня, Елена Сантьяго.

От комплимента меня обдает теплом, но я стараюсь не показывать этого, надеясь, что мои щеки не становятся такими розовыми, как мне кажется.

— Почему? Потому что я не плачу из-за того, что у меня останется шрам?

Левин пожимает плечами.

— Многие люди были бы расстроены.

— Ты имеешь в виду, девушки?

Он качает головой.

— Я знал нескольких приличных мужчин, которые были бы расстроены подобным шрамом. Особенно если он портил их красивые лица. Сбоку, может быть, не так сильно.

— Шрам на боку, это не так уж плохо.

Левин снова хихикает.

— Женщинам нравятся истории о войне.

— О? — Я поворачиваю к нему голову. — Сколько у тебя военных историй?

Его рот дергается.

— Много. Слишком много, чтобы сосчитать на данный момент.

— По крайней мере, ни одна из них не написана у тебя на лице.

Левин слегка поворачивается ко мне, постукивая себя по подбородку.

— Вот здесь есть один. Я просто обычно оставляю немного щетины, немного прикрываю его. К счастью, ничего такого, что нельзя было бы замаскировать.

— А где еще?

Тишина наступает мгновенно. Левин поджимает губы, и я понимаю, что зашла слишком далеко.

— Ну, я не собираюсь производить впечатление на женщин, — беспечно говорю я ему, пытаясь вернуть тон разговора к легкомысленному. — Так что, думаю, мне не повезло.

— Никогда не знаешь наверняка, — ухмыляется Левин. — Некоторым мужчинам нравятся жесткие женщины.

— Много ли таких мужчин в Бостоне?

Он вздыхает, встает и подходит ко мне, чтобы передать мне один из пакетов пайка.

— Значит, ты думаешь, что останешься в Бостоне?

Я колеблюсь, не совсем уверенная, каков будет ответ на этот вопрос.

— Я не знаю, — говорю я ему, наконец, честно. — Я не думала так далеко вперед. Но я не уверена, как я могла бы вернуться домой. Теперь мой отец не сможет организовать для меня какое-либо брачное соглашение, которого я бы хотела, не то, чтобы я обязательно полюбила бы того, с кем оказалась бы раньше, но в этом было бы больше пользы, если это имеет смысл.

Левин глубоко вздыхает, приподнимая бровь, откидывается на песок и открывает свой завтрак.

— С точки зрения того мира, в котором, я знаю, существует