Ирина с семнадцати лет жила отдельно от отца — в квартире, купленной ей дядей.
Десятиэтажный дом, в котором жил Ковалев, располагал тренажерным залом и сауной, и он часто посещал эти заведения, выкраивая время в своем плотнейшем графике высокопоставленного госчиновника.
Сегодня весь его режим шел наперекосяк. Он не успевал, да и не мог поспать хоть чуть-чуть, несмотря на то, что был измучен и вымотан.
И все-таки он прилег на диван и старательно закрыл глаза: ну хоть чуть-чуть, хоть капельку сна!
И в этот момент застрекотал телефон. Владимир Иванович подумал, что ничего не случится, если он не снимет трубку. Но телефон продолжал звонить, и ему не оставалось ничего иного, как потянуться за трубкой и, едва не свалив аппарат, проговорить:
— Да, Ковалев слушает.
— Это говорит Михаил, — произнес высокий звучный мужской голос. — Узнаете меня, многоуважаемый Владимир Иванович?
Ковалев сделал какое-то резкое движение и сел.
— Что тебе нужно? — резко проговорил он.
— Слушай, папа, тебе что, и без того мало неприятностей, что ты еще и грубишь?
На и без того смертельно-бледном лице Ковалева проступили просто-таки пепельно-серые пятна.
— Что ты сказал? — выдавил он.
— Мне нужны деньги, дорогой папа. Очень много денег. Тех самых, которые ты до сих пор отказываешься мне давать. Ты всегда заботился обо мне — с самого детства.
— То есть как это? — деревянным голосом проговорил Владимир Иванович. — Это что.., ты…
— Меня совершенно не интересуют твои домыслы, — прервал его Михаил. — Можешь думать, что хочешь, но я вовсе не собираюсь тебе исповедоваться. Я думаю, патологоанатомы уже сделали заключение, правда?
— Ты ублюдок!!! — заорал Владимир Иванович. — Я тебя уничтожу, тваррь!! Ты…
— Спокойно, — отозвался невозмутимый голос с легкой ноткой издевки, — не надо так волноваться.
Чрезмерная горячность никого не доводила до добра.
Особенно таких высокопоставленных чиновников, как вы, многоуважаемый Владимир Иванович. Вот что я хочу вам сказать…
Ковалев замер у трубки, приоткрыв рот и глубоко дыша, словно только что вынырнувший на поверхность воды ныряльщик…
* * *
— Я не знаю, что будет дальше, но только вторую ночь подряд у меня перед глазами ее силуэт.., и еще падают сгустки крови.
Склонившийся над столом молодой мужчина распрямился и посмотрел на произнесшую эти слова женщину. Она раскинулась перед ним прямо на крышке стола, закинув длинные обнаженные ноги на стену и сложив руки на груди, прикрытой только полупрозрачным черным кружевным бюстгальтером.
— Ничего, — после долгой паузы проговорил он. — Так надо. Мы не можем ничего прощать. А она… ей уже было все равно. Все равно она ничего.., ничего не могла сказать. Сплошная боль с самого рождения. Да.., я сегодня днем звонил драгоценному папе.
Великий и ужасный Володимир Иванович соизволяет отбыть за границу с делегацией МИДа. Мы пока что не договорились окончательно. Но ничего.., надеюсь, когда он прибудет обратно в Москву.., ему понравится наш сюрприз. Все-таки когда на тот свет вслед за дочерью отправляют еще и родного брата — это пробьет даже железобетонного Владимира Ивановича.
И он снова склонился над столом, на котором лежало большое квадратное зеркало с рассыпанным по нему белым порошком. Известным всему миру под названием кокаин.
— Миша, — проговорила молодая женщина, бросая на него пронизывающий острый взгляд из-под полуопущенных век, — Миша, иногда мне становится страшно.
— Тебе?!
Михаил втянул в себя «дорогу» белого порошка и поднял на нее покрасневшие глаза.
— Тебе? — повторил он. — Ты же всегда пыталась убедить меня, что если и есть человек, которому неведом страх, так это ты. «Железная леди», так сказать. И вдруг, дорогая моя, такое…
— Да, представь себе, — тихо отозвалась она, и, вероятно, интонации ее голоса оказались столь необычны для Михаила, что он снова оторвался от зелья и уперся удивленным взглядом в непривычно серьезную и мрачную подругу.
— Когда мы трахались там, в больнице, в луже крови этого доктора.., тебя это только заводило, — медленно произнес он. — Ты что же это, кошечка?
Ты заигралась и запорола роль? Я же знаю, что страх с детства влился в твои жилы, как какой-нибудь героин, что страх — это самый сильный наркотик и что человек, севший на адреналиновую иглу сильных эмоций, никогда с нее не слезет. Ведь и это ты говорила, правда, девочка?
Она откинула назад голову, свесив ее со стола, и в такой противоестественной позе — ноги на метр выше головы — ответила:
— Ну так что ж, кот.., значит, нам пора возвращаться туда, откуда мы пришли.., ты в буквальном смысле, а я по существу всей своей жизни. Тебе всегда нравились лошадиные дозы психотропных препаратов и смирительные рубашки, правда, Мишка?
Короткая гримаса на мгновение перекосила его тонкие твердые черты.
— И тогда мы споем.., до свиданья, мой ласковый Мишка, до свиданья, до новых встреч, — нараспев промурлыкала она, — мррр…
— Замолчи, — властно перебил он. — Конечно, кокс удивительно располагает к бесплодным философствованиям, но это не повод, чтобы начинать тут тотальную мозговую атаку.
Он криво, несколько вымученно улыбнулся и окинул ее долгим глубоким взглядом — от свесившихся со стола длинных темных локонов до кончи-; ков пальцев вытянутых, как струна, стройных ног.
Эта женщина была совершенно иной, нежели те, кто до сих пор делил с ним постель. Он занимался любовью с красивейшими девушками столицы, и их количество доросло до цифры, за рубежом которой все прекрасные любовницы Михаила слились в один среднестатистический образ московской фотомодели — капризного, манерно утонченного и нарочито загадочного, но в сущности никчемного и пустого существа с совершенным телом и с совершенным отсутствием мозгов.
Возможно, он был не совсем прав, но та, которая сейчас лежала на столе рядом с рассыпанным по зеркалу дорогущим гибельным дурманом — она притягивала еще больше, чем кокаин. На ее фоне все предыдущие любовницы казались безжизненными резиновыми куклами из секс-шопа.
…И еще — нет ничего более прекрасного и притягательного, чем порок, слепящим сиянием бьющийся в женских глазах и ленивой негой расползающийся в движениях статного тела, которое Михаил всегда сравнивал с изысканным блюдом для гурманов. Точнее, для гурмана.
Для себя.
Тем более, его и ее связывало не только непреодолимое влечение. Их связывали преступления и ужасная тайна, которая, возможно, была еще чудовищнее этих преступлений…
Он протянул к ней руку, и в тот момент запищал телефон. Михаил поморщился и, дотянувшись до валявшегося на низеньком диване мобильника, сказал девушке:
