Марк только что вышел из палаты, она отправилась его искать. Нашла она его на крыше. Он стоял на краю и смотрел вниз. Ему виделась бурлящая река, в которую он прыгнул вместе со своим другом в тот самый день. И это зрелище словно завораживало его. Не подобное ли имел в виду Достоевский, когда писал о жгучем раскаянии, «от ужасных мук которого мерещится петля и омут»?
Из транса Марка вывели звуки приближающихся людей. К нему подошла его жена и психиатр. Марк не смог больше молчать. Разрыдавшись, он рассказал, как разжал руки Дэвида.
На ум приходит история офицера, который решился на публичную исповедь. Он боялся, что после услышанного люди отвернутся от него. Но, пересилив свой страх, он всё же начал говорить. И все обратились к нему с сострадательной любовью. Он почувствовал, что все с ужасом думают о том, как ему больно и стыдно. «И он разрыдался и в слезах произнёс свою исповедь; и для него началась новая жизнь»[114].
Да, Марк не хотел, чтобы всё произошло так, как произошло. Ему было очень жаль. Но он не мог самостоятельно освободиться от того, что разъедало его изнутри. Он испытывал угрызения совести, и ему необходимо было открыться. И в этом был его единственный шанс. Как и Раскольников, Марк увидел, что его поступок — ад для его существа. И освободился от этого состояния, лишь прилюдно рассказав о том, что его мучило.
Кто-то, оказавшись на месте Марка, приходит к Богу. Парадоксально, но факт: глубокий личный кризис приводит к преображению личности. Если она, конечно, ищет выход в правильном направлении.
Боль пробуждает человека от духовной спячки. Интересная аналогия усматривается в мире медицины. Человека, парализованного в результате травмы позвоночника, кладут на подъёмник, установленный в бассейне. Подъёмник начинает медленно опускаться, а вода, соответственно, начинает медленно поглощать пациента. Вот она уже доходит до ноздрей, вот уже перекрывается дыхание. В этот момент в человеке может родиться сильнейший импульс, который из головного мозга «выстрелит» в обездвиженные руки и ноги. И, может быть, к человеку вернётся способность двигаться.
Так и внутренний кризис, подобный тому, что пережил Марк, заставляет человека пересмотреть своё отношение к жизни. Приходит осознание необходимости покаяния. Если это осознание глубоко и если за ним действительно следует покаяние, то милость Божия близка человеку. Может быть, Господь простит его.
Когда речь заходит о прощении, то кто-то говорит с иронией, что Церковь учит грешить, воровать и разбойничать — «всё равно потом можешь покаяться».
Здесь имеет смысл только кратко отметить следующее. Прощение, как писал патриарх Сергий (Страгородский), состоит не в том, что «покрывается или прощается существующий грех, такого прощения нет в христианстве». Суть Таинства Покаяния состоит «в коренном перевороте, совершаемом в душе человека, в изменении всей его жизни».
В чём же менять свою жизнь военнослужащему? Ведь многое из того, что происходит на войне, нельзя назвать преступлением. Военнослужащему приходится с оружием в руках защищать свою Родину, а какому-нибудь крестьянину — свою семью.
Всё это так. Но чистота мотива, бывает, что и омрачается. Тяжело сохранить чистоту мотива человеку, когда он видит отрезанные головы своих друзей. И в ком-то разгорается жажда мести. Если она выходит на первый план сознания, то грех внедряется в человека и начинает свою разрушительную работу. А кто-то принципиально перестаёт «воевать» и начинает «искать крови». Последние, как замечено, сходят с ума. На эту тему от одного сержанта дошло ещё и такое наблюдение: все, кто на войне искал крови, погибали.
У сержанта была интересная судьба. Он был самым «свирепым» бойцом в роте. Его «взрывного» характера боялись все и говорить с ним старались чрезвычайно осторожно. Никто не знал, какая последует реакция. Если следовала реакция негативная, то люди не успевали защититься: сержант был очень быстрым. И вообще он говорил очень специфично: «сначала бил, потом разговаривал». А бить он умел. Знал, куда бить, и знал, когда бить. Он подгадывал моменты так, чтобы все видели, как он «решал вопросы» с очередным критиком. Насмотревшись подобного, люди делали соответствующие выводы для себя.
Последствием такой «педагогики» стало то, что против его авторитета никто не смел идти. Но, несмотря на свою свирепость, он не лил лишней крови. И когда к нему сослуживцы обращались с предложением убить кого-то просто так, он всегда отказывался принять участие в деле. Неизвестно, эта ли черта характера сохранила ему жизнь. Но факт остаётся фактом: он выжил. А о том, что выжить было трудно, свидетельствует то, что из роты в живых осталось лишь три человека. Сержант и ещё двое бойцов.
В качестве комментария к данному разговору уместны заметки старца Паисия Святогорца. Рассказывая о войне, он говорил о людях, которые берегли «честь своего тела» и жили честно, по-христиански. По мнению старца, это защищало их от пуль и осколков лучше, чем если бы они носили на себе «частицу Честного Креста Господня». Человека же безнравственного «быстро находит пуля». Так, во время одного боя был убит только тот солдат, который за день до боя изнасиловал беременную женщину.
Итак, несмотря на пережитое, а пережито было немало, сержант вернулся с войны нормальным, адекватным человеком. Хотя основания для слома психики у него имелись, ведь он побывал в плену.
Можно предположить, что его психика сохранилась вследствие того, что в нём совершился тот самый «коренной переворот». И совершился он как раз в плену. Там сержант увидел, насколько шатким был фундамент его жизни. Всю жизнь он воспитывал из себя «свирепого вепря», воина. Он верил в свою несокрушимость даже тогда, когда к нему пришли мучители. «Ты не представляешь, — рассказывал он своему знакомому, — просто зашли и стали бить». Через полчаса от его прежних убеждений мало что осталось. Сидя на стуле, связанный и весь в крови, он понял, что нужно строить свою жизнь на основании более твёрдом, чем собственные бицепсы. Так он пришёл к вере.
Христианство преобразило его. У него исчез «взрывной» характер, и сержант превратился в добродушного весельчака. И, глядя на него, невозможно было представить, что этот улыбающийся парень когда-то был «свирепым сержантом». Да, что там! Невозможно было представить даже то, что он вообще побывал на войне. Ведь в его поведении не было и тени военного синдрома, о котором так много говорят.
* * *
В контексте поднятых тем военного синдрома и феномена так называемых «флешбэков» (в психиатрии — повторные переживания прошлого или его элементов) большой интерес представляет книга Виктора Николаева «Живый в помощи». Виктор
