поздоровилось. Патруль оказался свой, родной, советский. Замечу, что, проведя к этому времени в Камрани уже почти полгода и неоднократно совершая ночные прогулки по территории базы, я с таким явлением, как комендантский патруль, не сталкивался ни разу и даже не подозревал о существовании здесь такой формы несения гарнизонной службы. А тут — нате вам! Особенно когда мы в таком виде и в таком состоянии! Судьба была сегодня особо щедра на невероятные стечения обстоятельств.
Впрочем, незапланированная встреча с патрулём нас нисколько не смутила. Смутились немало сами патрульные. Трое морпехов-срочников охранной роты, неожиданно появившиеся на узкой дороге из темноты, подозрительно, с некоторой даже опаской на нас посмотрели, почтительно расступились и пропустили мимо. Совершенно по уставу мы обменялись воинскими приветствиями. Вася лихо козырнул, приложив растопыренную пятерню к околышу своей трофейной бескозырки. Патрульные также вразнобой отдали нам честь. Видно, что им было неловко. Внешний вид наш хоть и мало соответствовал уставному, но офицерские погоны находились на месте.
О чем-то пошушукавшись за спиной, патрульные нас нагнали и нерешительно предложили следовать за ними в штаб.
В штабе нам делать было нечего, особенно ночью, поэтому предложение осталось проигнорированным. Начальник патруля, рослый и, надо полагать, весьма ответственный сержант, ещё больше стушевался, но затем, набравшись мужества, твёрдо объявил, что задерживает нас, потому что мы пьяны, и если мы не подчинимся, то вынужден будет применить оружие.
После того, как и это официальное предложение не возымело действия, он действительно снял с плеча автомат и самым бесцеремонным образом направил его в нашу сторону.
— Товарищи офицеры, стойте! — звонким, срывающимся голосом потребовал он.
Не получив ожидаемого результата и вообще никакого ответа, сержант добавил решительно:
— Стойте… я буду стрелять! — и клацнул затвором.
Но наставленными стволами и даже звуком передёргиваемого затвора нас было уже не удивить. Более того, на нас это уже начинало действовать, как красная тряпка на быка. Вася дёрнулся было к сержанту, чтобы забрать у него автомат, но я его придержал. Хладнокровия нам было не занимать. Мы двинулись по дороге, не оборачиваясь. Я лишь презрительно бросил через плечо:
— Стреляй, сержант! Только знай — медаль тебе за нас не дадут. А вот лет дадут больше, чем ты уже прожил!
Не помню, что было дальше, но судя по тому, что я ещё жив-здоров и пишу эти строки, выстрела, надо полагать, не последовало.
Разделавшись с очередным патрулём, мы ускорили шаг, и вот уже за поворотом засветились огоньки нашего городка. Дорога теперь проходила вдоль старого французского кладбища — несколько десятков заброшенных, полузасыпанных песком могил мрачно серели каменными надгробьями в мертвенном свете Луны. Печальное было зрелище. Проходя ежедневно мимо этого места днём, я не испытывал никаких чувств, а теперь стало как-то не по себе. Я ещё больше ускорил шаг, Вася, семеня сзади, начал отставать и вскоре опять взбунтовался. Ему срочно потребовалось передохнуть.
Кроме как на надгробную плиту присесть было некуда, и Вася сделал это с нескрываемым удовольствием. Затем он растянулся во весь рост на каменном ложе, устроился поудобнее и — не успел я опомниться — сладко засопел. Некоторое время я дёргал Васю за руки и ноги, пытаясь привести в чувство, но безрезультатно. Выпитые на «Оби» последние традиционно-фольклорные чарки «на посошок», «на дорожку», и прочие оказали своё коварное действие, с некоторым, правда, запозданием. Васю вырубило окончательно и бесповоротно, и не было никаких сил сдвинуть его с места.
Могильный камень, на котором Вася уютно устроился, оказался довольно тёплый, поэтому, не переживая, что Вася замёрзнет и простынет, я направился за подмогой. Скажу честно: Васе так и суждено было провести эту ночь на кладбище, потому как очень скоро я забыл, что иду за подмогой. Мне и самому было уже очень не по себе и подмога бы тоже не помешала. Кроме того, хотелось пить, спать и не на шутку мутило. Понятно, что в молодые годы даже самые чудовищные эксперименты над собственным здоровьем проходят относительно бесследно, но, видимо, есть предел и бесконечным возможностям молодости.
Между тем опьянение наградило меня новыми ощущениями. Всё вокруг стало двоиться и троиться. Дорога извивалась, раздваивалась и местами как бы шла волнами. На эти волны трудно было взбираться, а потом чуть ли не кубарем приходилось сбегать вниз. В голове наблюдалась полная каша. Перед глазами возникали какие-то образы: то кучерявая голова Жоры Бельмондо, то милое личико отвергнутой штурманом Верочки, то румянорожий капле́й, подавившийся маслиной, кашлял и краснел, готовясь отойти в мир иной. Видимо, в хунтотовку была подмешана какая-то галлюциногенная дрянь. Порой сознание возвращалось, и в эти проблески я сосредоточивался на дороге. Несколько полегчало лишь после того, как меня вырвало. Уже через пару минут голова прояснилась, дорога перестала двоиться и даже немного разгладилась. Тут я обнаружил, что иду совсем не в ту сторону.
Хочу оправдаться перед дорогими читателями за приведённые здесь некоторые малоэстетичные подробности наших похождений. Я ни в коей мере не романтизирую и не пропагандирую здесь пьянство и алкоголизм, как это может кому-то показаться. Совсем наоборот. Теперь я знаю, что водка — это бутылка фальшивого счастья. Представься мне сейчас невероятный случай изменить свое прошлое, я бы единственное что поменял — убрал бы из него все подобные приключения. Почему-то считается, что молодость человеку дана, чтобы перепробовать всё, пройти через все тяжкие, испытать все сладости и приятности, а иначе типа в старости и вспомнить нечего будет. Какая чушь! Молодые, кончайте колоться, бухать и таскаться! Всё имеет свою цену. Каждая ошибка, совершенная сегодня — это пуля, пущенная в ваше будущее. Каждый выпитый стакан, каждая выкуренная сигарета аукнутся вам, и довольно скоро. Напоминаю вновь, что когда-нибудь вам будет и сорок, и пятьдесят, а может быть, и больше. Тогда-то и придётся платить по счетам. Поверьте, в определенном возрасте грамм здоровья становится дороже тонны дебильных воспоминаний молодости. Особенно когда воспоминания эти приятными никак не назовёшь.
Вот и я, заканчивая сейчас эту постыдную часть своего повествования, не могу отделаться от ощущения какой-то гадливости.
Глава 31
Вновь у друга Хуаня
Постепенно дорога привела меня к тому самому кабачку, хозяином которого был наш друг Хуань. Пить хотелось так, что я едва не напился из лужи, попавшейся на пути, но припомнил детскую сказку и не стал рисковать, испугавшись, наверное, что стану козлёночком.
Я, конечно, не стал бы заходить и тревожить среди ночи людей, но в кабачке горел свет и даже с дороги было слышно, что там
