которую ты понимала, болеющую не за ту команду и всё ещё каким-то образом получающую больше удовольствия, чем все остальные на этом стадионе, я понял. Знал, что хочу тебя в своих объятиях, в своей постели, в своей жизни, — его глаза, жидкая раскалённая лава, горящая в моих. — Я привык получать то, что хочу, Джемма.
Я перестаю дышать.
— Тем не менее, я собирался держаться от тебя подальше, держать тебя подальше от всего этого дерьма, даже если это убьёт меня.
— Почему?
— Потому что ты не создана для обмана, лжи или тьмы. Я — тень, а ты — солнце. Ты не такая, как я. Ты просто… другая.
— Плохая по-другому?
— Отличаешься в лучшем смысле этого слова. Мой мир — он монохромный. Чёрное и белое. Но ты… — его голос становится ниже, хриплым. — Ты раскрашена во все оттенки палитры. Ты кричишь о цвете. Чёртова радуга.
Я на мгновение замираю, пытаясь осмыслить его слова.
— В прошедшем времени? — наконец спрашиваю я.
— Что?
— Ты сказал, что собирался держаться от меня подальше. Собирался, а не собираешься, — я с трудом сглатываю. — В прошедшем времени.
Он смотрит на меня, его глаза впиваются в мои, и выражение его лица заставляет моё сердце сжиматься от надежды.
— Я пытался уберечь тебя от этого дерьма с Бреттом. Теперь, когда он знает… ты в этом замешана, нравится мне это или нет, — он подходит ближе, и я запрокидываю голову, чтобы выдержать его взгляд. — Я больше не останусь в стороне, Джемма. Я не могу. Не буду. И мне плевать, кто об этом знает.
— Ты едва меня знаешь, — шепчу я.
— Я знаю достаточно, — его слова так непреклонны, что я не задаю ему вопросов.
На мгновение мы замолкаем.
— Знаешь, ты ошибаешься, — говорю я через некоторое время, снова глядя на воду.
Пауза.
— В чём?
— Ты не только тень и тьма. Может быть, Бретт, может быть, твоя семья, но не ты, — я набираюсь смелости, чтобы сказать следующую часть. — Ты добрый и заботливый, даже если скрываешь это под своим доминирующим, властным, занозистым высокомерием. И когда ты смеешься… — я резко вдыхаю. — Ты заставляешь мир светиться.
Он сжимает мою руку, и я заставляю себя поднять на него глаза. Его глаза горят так ярко, что почти больно встретиться с ним взглядом.
Почти.
— Люди, которые смеются так, как ты, не тёмные, Чейз, — шепчу я. — Не там, где это имеет значение.
Выражение его лица серьёзное, когда он повторяет мои слова.
— Ты едва меня знаешь.
Я делаю паузу.
— Думаю, я знаю достаточно.
А потом, прежде чем я успеваю подготовиться, он обхватывает меня руками, склоняет голову к моей и целует меня так, будто весь остальной мир может отправиться в ад, потому что всё, что имеет значение, это мы, это наши губы, прижатые друг к другу, и руки, сплетённые в объятия, которые я не смогла бы разорвать, даже если бы захотела.
ГЛАВА 21
КРУШЕНИЕ
Как раз в тот момент, когда всё начинает налаживаться, — руки скользят под подол, языки присоединяются к движению, — Чейз прерывает поцелуй, отстраняется и прижимается лбом к моему лбу. Наше торопливое дыхание смешивается в пространстве между нашими лицами. Протестующий стон срывается с моих губ, и Чейз трётся носом о мой.
— Сейчас мы возвращаемся в город. В частности, в мою квартиру. Точнее, в мою постель, — говорит он грубым голосом. — Мы не покинем её, пока не выясним, что между нами происходит, так что, возможно, ты захочешь очистить своё расписание, солнышко. У меня такое чувство, что это займёт некоторое время.
В его словах есть безошибочное обещание, которое заставляет меня дрожать.
— Такой властный, — игриво шепчу я, глядя ему в глаза. — Это заставляет меня задуматься…
Его глаза напряжены, наблюдая, как мои губы формируют слова.
Я наклоняюсь ближе.
— Вы такой властный во всех аспектах своей жизни, господин генеральный директор?
Он не отвечает.
Вместо этого он переплетает свою руку с моей, поворачивается и начинает тащить меня обратно к дому, его длинные шаги поглощают участок пляжа так быстро, что я практически бегу, чтобы не отстать.
— Чейз!
Его темп не замедляется.
— Чейз!
Он останавливается так резко и быстро, что я чуть не врезаюсь ему в спину. Я открываю рот, чтобы спросить его, какого чёрта он думает, что делает, но прежде чем я успеваю издать хоть один звук, его глаза впиваются в мои, и слова испаряются на моём языке.
Чёрт возьми.
Его глаза не просто тёплые, они кипят от страсти, от чистой потребности, и я понимаю, что он держится за свой контроль на волоске. Я интуитивно знаю, что если я буду давить на него дальше, в этот же миг я окажусь голой на камнях под моими ногами быстрее, чем вы сможете сказать "секс на пляже".
Я не слишком гордая, чтобы признать, что подумываю проверить эту теорию.
Я взглядом слежу за его ртом, когда он делает шаг ближе.
Опасность!
— Неважно, — шепчу я, размышляя о последствиях публичного обвинения в непристойности и, что более важно, о не очень веселых побочных эффектах попадания песка в места, куда песок не должен попадать.
Он кивает, делает глубокий вдох через нос, чтобы восстановить контроль, и снова начинает тянуть меня к дому.
На этот раз я не протестую.
* * *
— Позвони и отметься, когда вернёшься. Я хочу убедиться, что ты дома в безопасности.
Я наклоняюсь и целую маму в щеку, руками сжимая её гибкое тело в крепком объятии.
— Спасибо, что позволила мне остаться у тебя прошлой ночью. И за, ну… ты знаешь.
Мне не нужно этого говорить, она знает, что я имею в виду.
За то, что привела ко мне Чейза.
Она отстраняется и смотрит мне в глаза, обхватив руками моё лицо.
— Он хороший парень, малышка. Хранитель. Дай ему шанс.
— Я постараюсь.
Уставившись на меня, она понижает голос до шепота:
— Не каждый мужчина как твой отец.
— Я знаю это, мама.
— Знать что-то и верить в это — две разные вещи, детка, — она качает головой. — Твой отец… Ну, это было просто невезение. И я… ну, я знаю, что не была лучшей матерью…
— Мама! Не говори так.
— Я излишне художница, слишком рассеянная, чтобы убедиться, что твои обеды упакованы и твои разрешения подписаны, слишком легкомысленная и эксцентричная, чтобы дружить с другими матерями. Ты была более организованной, чем я, когда тебе было всего семь лет. В большинстве случаев в этом доме был только один взрослый, и, детка, это была
